...И вся жизнь (Повести)
Шрифт:
— Как тебя зовут, племянничек?
— Сергунька.
— Лопать хочешь?
— Еще как.
— Я тоже. Пошли в ресторан.
— Я? — удивился мальчишка. — У меня денег нет.
— Угощаю, — и вспомнив Светаева, спросил: — Признавайся, любишь жаркое из охотничьих собак?
— И котлеты тоже.
Старшие Ткаченко не пустились в пляс, когда на пороге квартиры появился Анатолий со своим подопечным.
— Как же это ты так, Толечка?
— Толечка, Толечка, — перебил жену Павел Петрович. — Кому нужны его объяснения… Такого позора…
— Дурак
— Боже мой, — всплеснула руками Тамара Васильевна, — а это еще что за явление? Да на нем ни одного чистого местечка нет.
— Отмоем, мамочка. Познакомились мы на почте в Морском, в момент, когда сей гражданин пытался совершить поступок, явно не совместимый с моральным кодексом советского человека.
Более подробный разговор состоялся за обеденным столом. «Сей гражданин» после того как был отмыт в ванной, облачен в чистое белье Анатолия и его свитер, сиял словно шар на новогодней елке. Закончив единоборство с двумя котлетами и жареной картошкой, гость удовлетворенно заявил:
— Я уже сыт.
— Раз сыт, тогда будем знакомиться, — предложил Ткаченко-старший, — меня зовут Павел Петрович, можешь называть дядей Павлом.
— Дядей? — удивился гость и ткнул пальцем в Анатолия, — он — дядя, а ты — дедушка.
За столом засмеялись. Павел Петрович кивнул в сторону жены.
— Вот она — бабушка Тамара.
— Нет, — замотал головой гость, — тетя. Бабушка — это когда старая, а тетя молодая.
Тамара Васильевна рассмеялась:
— Съел, старый дед?
— А ты, оказывается, пацан, дипломат.
Мальчишка замотал головой:
— Не угадали. Сергунька я.
— Значит, Сергей-воробей будем тебя звать.
— Это только мальчишки так дразнятся, — беззлобно заметил тот, — папа меня всегда Сергунькой называл, а мать, как пьяная напьется, «обормотом» прозывала, а когда заплачет, то «горем сирым»…
— Где же твои родители? — спросила Тамара Васильевна.
— Отец помер, а мать спилась. Вот и загудела в дальние края, как чистая тунеядка…
Чудовищно, страшно звучало в устах мальчика «чистая тунеядка» в соседстве со словом «мать».
История, рассказанная Сережей с пятого на десятое, потрясла взрослых. Коротко она сводилась к следующему: потеряв мужа, мать Сергея утратила человеческий облик. Начала пить, а потом и вести безнравственный образ жизни. Мамины «гости», пьяные драки, скандалы не давали мальчику возможности учиться, нормально развиваться. Вмешались соседи, милиция. Дело кончилось судом. Мать лишили родительских прав, выслали из города. Суд не обошел вниманием и мальчика. Было решено направить его в школу-интернат. Но это решение почему-то не выполнили. Из детской комнаты милиции хотели послать его в детский дом, но тоже что-то не получилось. Тем временем недобросовестные соседи оттяпали у мальчика комнату, а его выгнали на улицу. Бездомный, предоставленный самому себе, Сережа бродил по улицам Принеманска, попрошайничал, стал понемногу воровать. Потом решил повидать свет. Ездил «зайцем»
— Черт знает что! — возмутилась Тамара Васильевна.
— Как же у нас такое могло случиться? — недоумевал Анатолий.
— Ты возьми и разберись, — посоветовал Павел Петрович. — Ты журналист, а это обязывает. Кому, как не тебе, встать на защиту мальчика, обиженного чиновниками.
— А я имею право, — спросил Анатолий, прямо глядя в глаза отцу, — после всего, что сделал?
— Это решат в редакции. Думаю, что пока еще не выгонят.
Сергунька привел Анатолия к большому серому дому:
— Вот здесь на втором этаже мы и жили.
— Какая квартира?
— Двенадцатая, — ответил мальчонка, — только я туда не пойду. Ну их!
Несмотря на то, что еще не начало смеркаться, дверь отпер заспанный мужчина лет под сорок, из-под майки торчали густые рыжие волосы.
— Вам кого? — недоуменно уставился он на Анатолия.
— Здесь жил мальчик, по имени Сережа…
— Может, и жил. Сейчас не живет.
— Я из редакции, — представился Анатолий, — хотел бы с вами поговорить…
— О чем говорить, — глаза рыжеволосого беспокойно забегали. — Мальчишка, видно, вслед за матерью в тюрьму угодил, а если речь идет о комнате, так у нас есть ордер, на законном основании.
Весь следующий день у молодого журналиста ушел на поиски тех дельцов, которые дали возможность рыжеволосому «на законных основаниях» отнять комнату у мальчишки. Встречался он с управдомом, заведующим райжилотделом, но толку не добился. Выходило, что ордер действительно выдан на законном основании. В комнате никто не жил, за нее никто не платил. А что касается мальчишки, какой же он квартиросъемщик в десять-то лет… К тому же было решение суда определить его то ли в интернат, то ли в детский дом.
Следующий визит Анатолий нанес в школу, где учился Сережа. Его здесь хорошо помнили, и учительница третьего класса, которая учила мальчика, и директор школы.
— Да, мальчишка был способный, — сказала учительница, — но влияние семьи, конечно, сказывалось. Я встречалась с его матерью. Падшая женщина.
— Что же сталось с мальчиком, почему он не ходит в школу?
— Было решение суда перевести его в интернат, — ответил директор школы.
— И он теперь там учится?
— Помилуйте, — поднял руки директор школы, — у меня шестьсот учеников, не могу я о каждом помнить.
— Ну, а вы? — спросил журналист учительницу.
— Что я? Он больше в моем классе не учится.
Директор посоветовал обратиться в городской отдел народного образования. Они принимали решение о переводе Сережи в интернат.
В гороно распределением ребят по интернатам занималась женщина лет пятидесяти с добрым материнским лицом. Когда Анатолий вошел в кабинет, женщина приветливо улыбнулась, показала рукой на стул, а сама продолжала разговаривать по телефону.
— Что сказал врач? — спрашивала она в трубку. — Нет, нет, пусть ни в коем случае не встает с постели. Мало ли, что нет температуры. Приду, сама посмотрю. Спроси у Сашеньки, что ему купить… Хорошо, обязательно куплю.