10 мифов об СССР
Шрифт:
А что собой представляли исправные танки? Мой дед, М. И. Чесноков, перед войной командовал 24-й танковой дивизией, дислоцированной под Ленинградом, где на вооружении были в основном «БТ-2» и «БТ-5», поступившие из учебного полка. Часть из них был получена с началом войны со складов, где они находились на консервации, и оказалась разукомплектованной. Прежде чем вступить в боевые действия, его дивизия вынуждена была совершить марш сначала к финской границе, а от нее – на Лужский оборонительный рубеж. В результате этих маршей дивизия, почти не вступая в соприкосновение с противником, оставила на обочинах дорог около трети своих машин.
Обратимся вновь к мемуарам Л. М. Сандалова. Он передает свою беседу с командиром 30-й танковой дивизии С. И. Богдановым. Дивизия только что развернута
«…Полковник Богданов жаловался, что дивизия оснащена только устаревшими и сильно изношенными танками. Половина из них может быть использована только в качестве учебных. Большинство имеет на вооружении 45-миллиметровые пушки, но у некоторых остались 38-миллиметровые пушки «Гочкис» или только пулеметы.
– Бронебойных снарядов очень мало, – продолжал он. – В экипажах по одному – два бойца из новобранцев. Опытных танкистов при формировании дивизии поставили на должности среднего комсостава: командиры танков стали командирами взводов, механики-водители – помощниками командиров рот по технической части. Штабы полков еще два месяца назад были штабами батальонов.
– По вашему докладу можно сделать вывод, что танковая дивизия стала слабее танковой бригады, из которой она развернулась, – заметил я.
– Между нами говоря, так оно и есть, – доверительно сказал Богданов» (Сандалов Л. М. Пережитое. С. 84).
И с такими грозными танковыми армадами Сталин намеревался немедленно отправиться покорять всю Европу?
Следует добавить к сказанному, что полоса для наступления, согласно представлениям об армейской наступательной операции, должна была составлять на главных направлениях 3–5 км для дивизии, на второстепенных – 7–8 километров. В оборонительной операции дивизия на важном направлении должна была занимать полосу 8-12 км. Реально армии, выдвинутые к границе, вынуждены были развертывать на главных направлениях одну дивизию на 25–30 км фронта, а на второстепенных – на 50-100 км фронта. Эта группировка была совершенно недостаточна не только для наступления, но даже и для обороны. Даже построение всех 170 дивизий приграничных округов в один эшелон (не оставив в глубине ни войск второго эшелона, ни резервов) не позволило бы создать плотности войск, достаточные для наступления. Более того, такую плотность не обеспечило бы и выдвижение к границе 77 дивизий второго стратегического эшелона.
Все это делало невозможным для Сталина помышлять о нападении на Германию летом 1941 года.
Как Резун ищет признаки подготовки к агрессии?
Догадываясь, что его аргументы при пристальном рассмотрении легко рассыпаются, Резун пытается найти признаки, которые бы свидетельствовали, что Сталин вот-вот двинет Красную Армию на Германию. Например, он говорит о том, что в мае 1941 года нашими войсками было начато разминирование приграничной полосы (175). Что же, Сталин, который собирается внезапно напасть на Германию в июле, в мае отдает приказ о разминировании? Для чего? Чтобы лучше сохранить в тайне приготовления к первому удару?
То же самое можно сказать и о рекогносцировке нашими военачальниками приграничной полосы. По заявлению самого Резуна, такие рекогносцировки начались еще с сентября и даже с июля 1940 года (282, 283, 285). Опять для того, чтобы не привлечь внимание немцев к подготовке внезапного удара?
Резун утверждает, что наши войска, выдвигавшиеся в июне 1941 года к границе, не имели в назначенных им местах дислокации ни условий для зимовки, ни базы для ведения боевой подготовки. «Зачем это Сталин вывел почти всю Красную Армию в такие места, где ни для зимовки, ни для обучения войск никаких условий нет?» – вопрошает Резун. «Да очень просто, – отвечает он – этим войскам там недолго надлежало оставаться. Они должны были вот-вот двинуться в наступление» (258–259).
Во-первых, почти всю Красную Армию никто в такие места не выдвигал. Это очередное вранье. В такие условия попали лишь те соединения, которые были дополнительно выдвинуты непосредственно в приграничную полосу. Во-вторых, если Сталин не намеревался занимать эти
Нет уж! Либо Сталин – гений коварства, собиравшийся внезапно воткнуть нож в спину Гитлеру, – и тогда эти факты никак не объяснимы. Либо для объяснения этих фактов надо пожертвовать выдумкой Резуна.
Еще один аргумент Резуна ни в какие ворота вообще, собственно, не лезет. Он говорит, что ежели Сталин провел мобилизацию, забрал мужиков из колхозов, двинул всю эту массу к границам, то ее надо было – волей-неволей – бросать в бой. А то к весне 1942 года эту толпу нечем было бы кормить (291–292). Интересно! А чем же эту массу войск на самом деле кормили в 1942 году, мобилизовав к тому времени еще больше мужиков из колхозов, да еще потеряв немалую часть хлебородных земель? Неужели ничем?
Верил ли Сталин в войну?
Почему Сталин сомневался в донесениях разведки и в подсказках англичан – это Резун объяснил очень даже хорошо. А вот почему Сталин так и не получил от военной разведки ясного ответа на вопрос – собирается ли Германия напасть на СССР?
Известно, что советской военной разведке удалось добыть данные, отчасти отражающие этапы последовательной разработки плана «Барбаросса». Было известно немало конкретных деталей о сосредоточении немецких войск у наших границ. И тем не менее, как утверждает Резун, глава военной разведки Ф. И. Голиков докладывал Сталину, что Германия к вторжению не готовится (314). Этот факт давно известен военным историкам, одни из которых объясняют позицию Голикова боязнью делать выводы, находящиеся в прямом противоречии с мнением Сталина, другие – наличием значительных сомнений в близости германских приготовлений к завершению. Резун, однако, предлагает свою версию.
Резун объясняет: для Голикова неопровержимыми свидетельствами подготовки Германии к войне против СССР должны были стать два факта – массовая заготовка бараньих тулупов и переход на зимнюю ружейную смазку. По приказу Голикова велось тщательное наблюдение, которое должно было немедленно засечь эти события. Но они все не происходили. Гитлер оказался таким глупцом, что ринулся в войну без подготовки, обманув тем самым генерал-лейтенанта Голикова, а заодно и Сталина (311–314).
Такое объяснение выставляет в очень неприглядном свете и Голикова, и Сталина, а заодно – и самого Резуна. Если предположить, что данные по плану «Барбаросса» были хотя бы в самых общих чертах известны, то должно было быть известно и то, что вся кампания планируется на три месяца. А в таком случае Гитлеру не нужны ни тулупы, ни зимняя смазка. И зачем тогда все эти разведмероприятия по отслеживанию поголовья баранов?
Предположим, однако, что данных о сроках кампании по плану «Барбаросса» разведка не имела. Но и тогда и Сталину, и Голикову должно было быть ясно, что Гитлер ни в коем случае не будет обнаруживать приготовления к зимней кампании в России до момента вторжения. До ноября 1941 года у Гитлера было еще 4 месяца, чтобы проделать все эти необходимые мероприятия, не обнаруживая их до начала войны.
Резун пишет, что Голиков вскрыл концентрацию у границ огромных масс германских войск, но вполне справедливо счел, что это еще не признак подготовки вторжения (правда, только что Резун долго и старательно пытался нас уверить, что если большие массы войск движутся к границе, то за этим неизбежно должна следовать агрессия). Но даже если Голиков был прав, и на границе происходила только концентрация войск, но не подготовка вторжения, то тогда, зная это, для Сталина намерение напасть на Гитлера в июле 1941 года было бы еще большей глупостью, чем желание встретить агрессора наступательным порывом, позабыв об организации обороны.