119 дней до тебя

Магарцева Юлия

Двадцать первый век — постиндустриальная эпоха информационной зависимости и «динозавров за мониторами».

Нура давно перестала читать, что писали под её фото, и закрыла профиль, но удалила она его не поэтому. Да, их постоянно отмечали на разных фотографиях сделанных исподтишка. Они с Ним на них были вместе, державшись за руку или в обнимку. Но больше этого не будет. Сейчас выкладывали её одну, и в любой момент могли, так же, выложить и Итана. Она не выдержит этого… сердце биться перестанет, если она увидит его у

себя «в ленте», как ни в чём не бывало идущего по улице, или того хуже — идущего по улице, в компании какой-нибудь девушки.

Она удалила профиль, потому что не могла удалить их совместные снимки, их выложенные фото, свою прекрасную жизнь, которой жила эти несколько замечательных месяцев… Не могла нажать эту чёртову кнопку.

19:10

— Езжай домой, — просит Итан мать, сидящую у кровати отца. — Езжай.

— Нет… — качает она головой и крепко держит за руку мужа.

— Я здесь. Он всё равно без сознания. Если что-то изменится, я обязательно сообщу. — настаивает сын. — Ты ведь и дочери тоже нужна, не забывай.

Оливия жмуриться. Он прав. А она и правда очень, очень устала. Как и Итан.

— Хорошо. — сдаётся, наконец, она и поднимается на ноги. — Я вернусь утром, как только проснусь.

Он кивает и провожает её, а потом подходит к больничной кровати, где весь обмотанный проводами, с трубкой во рту, лежит Ричард.

«Страшно…»

Как же страшно и будто бы происходит не с ним, не с Итаном, не в его реальности. Какой-то кошмарный сон… а, может быть, как раз всё наоборот — он проснулся и это его самая реальная жуткая явь.

Парень садится на стул, где только что сидела Оливия и, глядя на Ричарда, под монотонное пищание приборов, погружается в мысли.

«Почему тогда, в юности, он не разглядел в нём потерянного, несчастного, но любящего отца?»

Монитор над головой продолжает выстреливать пульсирующие зигзаги и шипит, то и дело, поднимаясь, в колбе помпа аппарата искусственного дыхания. Итан смотрит на неё… вверх-вниз, вверх-вниз… а перед глазами та красивая рамка, что стоит в их с Оливией спальне, где на фото они всей семьёй. Как сейчас слепит яркий свет вспышки и писк камер. Его заставили тогда сделать это, нарядили, велели встать рядом и сняться… для какой-то очередной важной статьи, в какой-то очередной важный журнал. Как же это сердило… Но они выглядят счастливыми на том фото, потому что, правда, были в тот день такими.

Ричард нервничал, не отходил от толпившихся в доме посторонних людей. Оливия же, заботливо поправляла его галстук и приглаживала волосы хмурого Итана, а потом сестричка, разыгравшись, всё никак не могла угомониться… и они щекотались, валяясь по дивану, пока не помяли её нарядное платье.

Итан вспоминает это и… и ему становится, вдруг, так горько.

Он вспоминает сквозь весь этот мрак улыбку отца… морщины у глаз. Он ведь часто улыбался на самом деле. И заразительно громко смеялся, когда словно спятив, впадал в детство, и носился по дому за Люси.

Как ёрничал и шутил, острил, выводил из себя!

Как танцевал с Оливией в «Шато», и с какой нежностью смотрел на Нуру.

И как рассказывал о Селин и Джоне, как врал что зол, а сам скорбил и сожалел.

— Ты ругал брата, а сам… Сам делаешь то же самое. — говорит Итан еле слышно. — Какой же ты всё-таки эгоист.

К горлу подступает ком ядовитой досады.

— Почему ты не подумал о нас? Почему не позаботился о себе раньше? Ненавижу… Я ненавижу тебя за это. Я только узнал тебя, и теперь ты… ты всё снова портишь…

— Слышишь?! — ударяет он кулаком о матрас. — Никуда ты не уйдёшь! Не смей! Люси ещё не увидела, каков ты на самом деле… Неисправимый лжец. Не лишай её этого удовольствия. И ты… ты ещё не мучил своими тупыми расспросами её парня. Он ведь у неё когда-нибудь будет. Ты разве… Разве не хочешь отвести её к алтарю?

Воздух тяжелеет вокруг, сжимается. На рукав парня капает слеза.

— А благословить нас? Меня… Не оставляй меня. Ты же обещал! — без сил толкает он неподвижную руку, — Слово надо держать. — и голос срывается в судорожном рыдании. Он падает на руки и больше не может держать в себе эту разрывающую душу боль. — Ты обещал рассказать всё Нуре…

Кто-то должен быть сильнее. Он должен.

Должен позаботится о других — об Оливии и сестре… но не сейчас. Сейчас он здесь один и он слаб.

И вот он плачет тихо, сгребая жёсткое больничное покрывало… плачет обо всём, что с ним произошло… о Нуре, о всплывших тайнах, об отце… плачет от обиды. Но вдруг что-то происходит… что-то неожиданно меняется в этой угнетающей тоскливой немой тишине. Итан испуганно поднимает голову и смотрит на буквально спятивший на глазах кардиограф.

***

— Только не спи.

— Доброе утро, Солнышко… — раздаётся, просто необходимое, и такое нужное сейчас, сонное в ответ. — Не сплю. Опять.

На часах вновь три с лишним утра.

— Рик?

— Да.

— Я… Мне нужно кое-что сказать тебе.

— Мм?

— Это важно для меня, понимаешь? Просто послушай.

— Хорошо-хорошо.

— Я ведь давно не тот, кем был. И ты тоже… Мы изменились. Почему ты до сих пор в это не веришь?

В ответ послышался лишь вздох.

— Надеюсь, это вздох согласия? Тебе просто по приколу, да? Ну же, брось, всё поменялось, хочешь ты этого или нет. Всё, Рик! Да, мы творили дичь в школе и после, это было, но… Сейчас, мы не видимся годами, и живём теперь абсолютно другой жизнью… Сейчас мы — другие.

— Ну, не знаю… Я всё тот же.

— Я догадывался, дивная ты задница. А я-то, нет. Я изменился ещё до неё, до Нуры, чёрт тебя дери. Я старался, я даже меньше стал ненавидеть себя. И вот я встретил девушку, ради которой, уверен, всё это случилось, а ты… Ты, хренов балабол!

— Не обзывайся на меня в четыре утра!

— Заткнись!

— Да, наболтал… Я разозлился! Кристина была со мной согласна.

— Ну, ещё бы, вы же спите вместе!

— Мы не знали, что происходит…

— Вы и сейчас нихрена не знаете!