12 тайн

Голд Роберт

– В первый же день вы научили меня тому, – говорю я, – что у каждого хорошего журналиста есть свои источники, а у лучших – еще и свои тайны. И никто не раскрыл больше тайн, чем вы. Расскажите мне, что случилось, когда девочек освободили.

– Не забывай, что в то время я еще только прокладывала путь к успеху. Я работала десять лет и была готова возглавить общенациональную газету.

Мадлен начинает торопиться.

– Еще одна по-настоящему крутая история – и мне бы уже не смогли отказать.

– Вы бы стали самым молодым редактором общенациональной газеты.

–

И к тому же редактором-женщиной, Бен. Десять лет назад это еще было ужасно сложно.

– Ясно. Просто расскажите, что произошло.

– Я довольно быстро выяснила, что после освобождения у Лангдон возникли проблемы. Она оказалась замешана в скандале с наркотиками в Глазго, и ей грозило разоблачение новой личности. Как ни странно, в этой истории она была невинным свидетелем, но ее все же потребовалось срочно переселить. Пришлось привлечь нескольких местных полицейских, а это – верный путь к утечке информации. В общем, очень скоро я уже знала, где она живет.

– Бесценные сведения, но, понятное дело, не для печати. Это должно было вас бесить, – говорю я. – И вы решили воспользоваться ими иначе.

– Вовсе нет, – быстро возражает Мадлен. – Ничего подобного. Я лишь написала несколько статей в первые недели после освобождения девочек – и все. Рассказала, какой сильной была твоя мама, с каким достоинством она держалась. Благодаря этим публикациям ей многие стали сочувствовать.

– А потом?

– Больше ничего не было.

– До тех пор, пока?..

Мадлен кашляет и потирает шею.

– Я случайно оказалась в Сент-Марнеме. Твоя мама как раз выходила от врача, а я входила.

– Чистое совпадение, – говорю я. – Да тогда каждый журналист мечтал об интервью с мамой!

– Я сделала вид, что не сразу ее узнала, а потом представилась. Она поблагодарила меня за статьи, но добавила, что на деле все было иначе. Ты должен знать, Бен: ты был для нее всем. Поверь мне.

Я смотрю не на нее, а на реку.

– Что было потом?

– Мы сели на лавочку у пруда. Она расспрашивала меня о девочках. Мол, считаю ли я, что мог быть замешан кто-то еще? Нет ли в Хадли людей, которые знают больше, чем говорят?

– Дайте угадаю: вы были готовы поддержать любую теорию заговора, которая могла прийти ей в голову. Если бы вам удалось завоевать ее доверие, она могла бы согласиться дать вам интервью, в котором всем отказывала, а вы бы тогда сразу стали редактором.

– Нет, Бен, все было не так!

Но как бы искренне Мадлен ни протестовала, я, повернувшись к ней, замечаю в ее глазах признание.

– Мне нечем гордиться, – сдается она.

Минуту мы сидим молча, а потом она продолжает:

– Мы договорились о встрече. Просто побеседовать, не под запись.

– И она снова спросила вас о девочках?

– Да.

– О том, где они по-вашему могут быть?

– Она имела право знать.

Хотя первые подозрения возникли у меня уже после утреннего разговора с Барнздейл, признание Мадлен приводит меня в ярость.

– Интересно, согласится ли с вами полиция. Похоже, только от меня сейчас зависит, свяжут ли

они вас напрямую с убийством Лангдон.

– Что ты им сказал?

Я не вижу лица Мадлен, но голос ее звучит тревожно.

– Ничего. До сих пор я не был уверен, – говорю я.

И поворачиаюсь, чтобы взглянуть на нее.

– Вы знали, что мама в отчаянии, и, поделившись с ней информацией, втянули ее во все это.

– Нет, Бен…

– А дать вы ей могли только одно – Абигейл Лангдон. Это вы и сделали.

Опустив голову, Мадлен закрывает лицо руками.

– Через несколько недель мама умерла.

Я уже трясусь от бешенства.

– Вы никогда не думали, что если бы не вы, она могла бы сейчас быть жива?

Я слышу, как Мадлен окликает меня, но не оборачиваюсь. Я ухожу.

4

Он превратился в жалкое подобие себя прежнего и отдалился от всех, кто его любил и уважал.

Глава 25

Впятницу я встал рано. Ночью я то и дело просыпался и представлял, как мама сидит за нашим старым кухонным столом, обдумывая письмо к Лангдон. Видел, как она разочарованно читает полученный ею бессовестный ответ. Лежа в темноте, я воображал, что было бы, если бы она позвонила мне, сказала, что хочет написать убийце Ника. Я бы часами отговаривал ее. Зачем это делать? Это не даст ничего, кроме новой боли. Я знал бы, что так оно и будет.

Отношения любого ребенка с родителями с течением времени меняются, но наши с мамой отношения менялись особенно быстро – по многим причинам. К моменту моего отъезда в Манчестер я уже понял, как трудно ей приходится каждый божий день. Понял, как нужна ей поддержка и чем могу помочь именно я. Пока я учился в университете, я разговаривал с ней по два-три раза в неделю, выслушивая ее новости и рассказы о всяких житейских мелочах. Когда мог – давал советы, часто практичные, иной раз – эмоциональные; но всегда старался выслушать. Однако как бы мне ни хотелось, чтоб она рассказала мне про Абигейл Лангдон, она бы ни за что этого не сделала. Она знала, что я ее отговорю.

Я спускаюсь вниз еще затемно – сварить свою первую чашку кофе. Взяв блокнот, который всегда оставляю в кухне, я начинаю намечать основу будущей статьи. Теперь я понимаю, что абсолютно уверен: мама не принимала рокового решения покончить с собой.

Чтобы прочистить мозги перед завтраком с миссис Вокс, я выхожу на пробежку. В парке еще тихо, и после беспокойной ночи прохладный утренний воздух освежает. Я сворачиваю на погруженную в туман конскую тропу – мост Хадли едва виднеется вдали. Лица Мадлен и мамы потихоньку отступают на задний план… и тут около моего плеча внезапно возникает Нейтан Бевин. Последние две-три недели мы с ним несколько раз встречались, когда он играл в футбол с Максом Райтом, и перекидывались парой фраз. Сейчас он бежит рядом, и мы обмениваемся стандартными репликами, но я быстро чувствую, как непросто мне поддерживать его спортивный темп.