12 тайн

Голд Роберт

– Она поддерживала нас с самого нашего открытия, и мне приятно, что она до сих пор заходит к нам. Правда, не так часто, как хотелось бы.

– Мне уже пора бежать. – Мадлен, явно смущенная, достает свой телефон. – Приятно было повидаться с тобой, Ист. И с тобой, Бен.

– Подождите – мне нужно с вами поговорить, – останавливаю я Мадлен, подойдя к ней вплотную.

– У меня всего две минуты – сейчас время срочных новостей. Ты еще помнишь о срочных новостях?

– Вы весь день не отвечали на мои звонки.

– Бен, нам бы с тобой все-таки

нужно поболтать, – говорит Ист, придвигаясь ко мне.

– Вы должны уделить мне пять минут, – настаиваю я. – Это рабочий вопрос.

– У меня нет пяти минут, – отвечает Мадлен. – Мой водитель уже подъезжает. Разговор придется отложить.

– Это срочно, – стою я на своем.

– Наверное, я вас лучше оставлю. – Ист неловко отступает назад. – Мне все равно нужно кое-что проверить в ресторане, но с тобой, Бен, нам обязательно нужно сегодня поговорить.

– Да-да, конечно.

Я киваю, а Ист шлет Мадлен воздушный поцелуй.

– Рад был тебя повидать, Мадди. Обещай, что скоро придешь поужинать.

– Обещаю, – говорит Мадлен.

– Бен, я вернусь через полчаса и найду тебя.

С этими словами он скрывается в толпе, к этому времени заполнившей холл.

– Я сейчас не могу, – говорит Мадлен.

– Классный плащ, кстати, – говорю я, держась подле нее, пока она пробирается между гостями, периодически раскланиваясь.

– А вы с Истом здорово спелись, – шепчу я ей на ухо.

– Старый школьный приятель, – коротко бросает Мадлен. – Мы два последних года проучились вместе, когда в школе Герцога Туикнемского соблаговолили начать принимать девочек в шестой класс.

– Этого я не знал, – говорю я, когда мы оказываемся на усыпанной гравием подъездной дорожке.

– Ну правда, Бен: нельзя отложить этот разговор до понедельника?

Я беру Мадлен за руку и увлекаю к обочине.

– Нет, нельзя. Вы должны начать говорить мне правду, всю правду.

– Не знаю, о чем ты, – отвечает она, направляясь к подъезжающей машине. – Но знаю, что ты меня уже достал со своими угрозами.

– А я знаю о ребенке Абигейл Лангдон, – говорю я.

Мадлен останавливается.

– Вам не приходило в голову рассказать мне о нем? Разве вы не уверяли, что старались всегда сделать как лучше для меня и моей семьи?

Ярко-зеленые глаза Мадлен сверкают в свете уличных фонарей.

– А тебе? Тебе не приходило в голову, что именно потому и не рассказывала?

Стекло пассажирской дверцы опускается, и Мадлен просит водителя подождать ее буквально одну минуту. Она возвращается ко мне, и мы идем по изогнутой дорожке перед домом Ричардсонов.

– У тебя уже была своя жизнь, – говорит она. – Когда именно мне следовало рассказать тебе о ребенке?

– Сейчас, например, – говорю я.

– Ну если ты настаиваешь, то пожалуйста! – отвечает она. – Срок суда над Лангдон и Фэрчайлд все время отодвигали. Их имена не раскрывали, но, конечно, все в округе – и в Хадли, и в Сент-Марнеме – были в курсе, кто они такие. Никто не знал, почему суд переносится,

но среди журналистов ходили некие упорные слухи. Когда я пришла работать в «Ричмонд Таймс», мой редактор был со мной достаточно откровенен. В то время он пытался добыть неофициальную информацию у Королевской прокурорской службы, но там по-прежнему уверяли, будто задержка связана с подготовкой доказательной базы. Когда через несколько лет я перешла в общенациональное издание, это уже стало секретом полишинеля: одна из девочек была беременна. Дату суда переносили, чтобы она успела родить, чтобы ее беременность не повлияла на жюри в ту или иную сторону.

Телефон Мадлен подает сигнал, и, бросив на него взгляд, она кладет его обратно в карман плаща.

– Теперь мне точно пора, – говорит она, направляясь к своей машине.

– Мы еще не закончили!

– К сожалению, мне больше нечего тебе сказать. Я годами пыталась разыскать ребенка, но судебные запреты были такими жесткими, что узнать что-либо оказалось невозможно.

– И чтобы эти скудные слухи не пропали даром, вы воспользовались моментом и подкинули их моей маме, чтобы подтолкнуть ее к действиям?

– Ты передергиваешь.

– Но вы же это сделали?

– У нее и у самой были такие подозрения, но – да, я это сделала, и я была неправа, – отвечает Мадлен. – Ты доволен? Я была неправа.

Я молчу.

– Это подарило ей надежду. Ты видишь тут преступление?

– Если это ее убило, то вижу, – отвечаю я. – И не надо прикидываться, будто вами руководило что-то, кроме желания раскопать интересную историю.

– Мы с тобой оба журналисты, Бен. И точка, – говорит Мадлен, глядя мне в лицо. – Я позволила тебе писать о Клэр то, что ты хочешь, но не позволяла, чтобы ты, по своему обыкновению, рассматривал тему с миллиона разных сторон. Это не история о некоем воображаемом ребенке, и я не хочу, чтобы ты занимался этим направлением.

– В ребенке вся суть, – возражаю я. – Это то, о чем узнала моя мама, и то, что сейчас убило Лангдон. Ребенок – основа этой истории, как и его отец и то, что он сделал с девчонками.

– Хватит, Бен, – говорит Мадлен. – Я сказала, что ты можешь написать о своей матери, но не более того.

– Если моя история не нужна вам, она пригодится кому-нибудь другому.

Мадлен берется за ручку дверцы.

– Я не позволю тебе углубляться.

Я придерживаю рукой дверцу, мешая Мадлен открыть ее.

– Вы не говорили мне, что встречались с Элизабет Вокс. Чего вы от нее хотели?

– Отпусти дверцу, Бен.

– Чего вы от нее хотели? – повторяю я с нажимом.

– Я узнала кое-что о ее муже. Когда он был директором, в школу поступил звонок, – говорит Мадлен, подтверждая тем самым слова мистера Ка.

– Речь шла о Лангдон и Фэрчайлд?

– Кажется, не только, но в точности я не знаю. Якобы звонивший рассказал о связях школьниц со взрослыми мужчинами.

– И директор не принял меры? – спрашиваю я.