12 животных в мировом искусстве
Шрифт:
В последние годы Хьюм был частью группы, изучавшей единственный полный скелет одной особи додо. Реконструкцию этого скелета приписывают профессиональному парикмахеру и натуралисту-любителю Этьену Тирио. Это произошло недалеко от Порт-Луи между 1899 и 1910 годами. Сегодня скелет хранится в музее естественной истории Порт-Луи на Маврикии.
В марте 2016 года, спустя 155 лет после обнаружения останков додо и после пяти лет работы, было опубликовано революционное исследование с созданием первого 3D-атласа скелетной анатомии. В его основе лежит артефакт, найденный Тирио, и другой почти целый скелет, который до тех пор не изучался более века. Позднее трехмерный атлас был опубликован в качестве пятнадцатого номера «Журнала палеонтологии позвоночных» [199] . Это необычное исследование было проведено через сто пятьдесят лет после того, как сэр Ричард Оуэн в 1865 году впервые описал анатомию додо на основе неполных и реконструированных скелетов, найденных ботаником и врачом Филипом Эйресом в 1860 году. В новом 3D-атласе впервые были представлены точные пропорции животного и несколько ранее неизвестных костей, в том числе кости коленной чашечки, лодыжки и запястья.
199
Леон П.А.М. Классенс, Ханнеке Дж. М. Мейер, Джулиан П. Хьюм и др., Anatomy of the Dodo (Raphus cucullatus L., 1758): An Osteological Study of the Thirioux Specimens, в Journal of Vertebrate Paleontology, вып. 35 (2015 г.), опубликованного
Благодаря исследованиям ДНК было установлено, что додо (Didus ineptus, позднее переименован как Raphus cucullatus, отряд голубеобразных) принадлежал к семейству голубиных и был близким родственником вымершего родригесского дронта и современного никобарского голубя. Он был умен, как голуби, и выглядел стройнее, чем на картинах, написанных европейскими художниками. По размеру додо был почти как лебедь-шипун. Биолог-эволюционист Ханнеке Дж. М. Мейера, принимавшая участие в этом новом исследовании, заметила, что череп дронта сильно отличается от черепа современных голубей. Он намного крупнее, с тяжелым клювом, а его форма претерпела значительные изменения. Стало ясно, почему первые натуралисты не хотели причислять рассматриваемую птицу к голубям, череп которой – это свидетельство ее уникальной эволюционной траектории.
Исследование 2016 года установило: «Додо чувствовал себя максимально комфортно на своем родном острове. Люди не занимались охотой на этих птиц, однако крысы и другие привезенные туда хищники, такие как свиньи и собаки, вероятно, оказали разрушительное воздействие на яйца и птенцов. Додо вымерли менее чем через сто лет после прибытия людей на Маврикий. У этих птиц были коленные чашечки, как и у нас. Большой крючковатый клюв использовался для добычи пищи, а также служил устрашающим оружием. Сильные конечности не только выдерживали вес додо, но и позволяли ему быстро передвигаться по густому лесу, а непригодные для полета крохотные крылышки помогали удерживать равновесие, когда он быстро шел или бежал» [200] .
200
Там же.
Еще более важно, что исследовательской группе удалось установить, как дронт и родственные виды реагировали на глобальное потепление. Как оказалось, островные особи подвергаются большему экологическому стрессу, вызванному изменением климата. Мы живем во времена шестого массового вымирания, при котором популяция многих животных сокращается на 60 %. При этом островные экосистемы являются наиболее уязвимыми и подверженными риску исчезновения. Существует еще множество видов, которые необходимо открыть и изучить, но, как когда-то додо, они могут погибнуть, прежде чем мы заметим их.
Журавли в цветных чернилах
Кацусика Хокусай. Два журавля на заснеженной сосне
Элегантно выгнув шею и длинный клюв, журавль расправляет перья на крыльях. Его длинные ноги расположены очень близко к нижнему краю изображения. За ним, словно в зеркальном отражении, стоит другой журавль, повернув голову боком к своему приятелю. Мягкие штрихи в области их спин передают роскошное оперение серого, синего и розового цветов. Животные изображены точно друг за другом, как если бы они были целым, выведенным единой линией. Даже их сухие, стройные ноги, кажется, являются частью общего орнамента, при этом черные ноги журавля на втором плане изображения как будто скрыты в тени.
В Японии одни виды этой птицы ведут оседлый образ жизни, другие в холодное время года мигрируют на юг и в центр империи Восходящего солнца. На гравюре представлен именно тот сезон, когда журавли сидят на узловатой ветке сосны, покрытой снегом. За ней пространство на рисунке меркнет между ясным светом и безмерной туманной тьмой; так изображена прекрасная зимняя пустота, слияние земли и неба. Эта сцена представлена в мельчайших деталях и в то же время неуловима, поэтична, как идеальное видение, явившееся в постоянно меняющемся пространстве. Неудивительно, что понять, к какому виду принадлежат эти журавли, непросто. Тот, что на переднем плане, может быть представителем журавля-красавки (Antigone vipio) [201] , который прилетает на японские острова осенью, пережидает там самые холодные месяцы, а затем возвращается гнездиться на материк. Другой больше напоминает японского журавля (Grus japonensis), на сегодняшний день обитающего только в нескольких охраняемых районах острова Хоккайдо. Соседство этих видов в реальной жизни маловероятно, поэтому данное вполне реалистичное изображение вызывает некоторые вопросы. Наконец, над мелкими штрихами преобладает линейная элегантность и игра бликов, с помощью которых передана мягкость оперения птиц.
201
Журавль-красавка имеет жемчужно-серое тело и красноватые пятна вокруг глаз; он прилетает в Японию только на зиму. У японского журавля тело белое, на голове ярко-красное пятно, а шея и хвост черные.
Кацусика Хокусай, величайший и, безусловно, самый известный японский художник и гравер периода, известного как укие-э, то есть «плывущий мир», сделал данную гравюру на дереве в 1832–1833 годах в возрасте семидесяти двух лет. Сам мастер считал этот момент – великого обновления – очень важным в своей жизни: «С шестилетнего возраста у меня была мания копировать форму вещей, а с пятидесяти лет я часто публиковал рисунки. Однако среди изображений, которые я создал за эти семьдесят лет, нет ничего достойного внимания. В семьдесят три года я отчасти уловил суть рисования строения животных и птиц, насекомых и рыб, трав и растений [202] , – утверждает он, предполагая и дальнейшее развитие. – К девяноста годам я еще глубже познаю их тайный смысл, а в сто лет я, возможно, действительно достигну уровня божественного мастерства. Когда мне будет сто десять, каждая нарисованная мной точка или линия будут обладать собственной жизнью. Если возможно, я прошу тех из вас, господа, кто проживет долго и счастливо, проверить, не окажется ли то, что я утверждаю, необоснованным» [203] . Вероятно, именно поэтому Хокусай, как и многие его соотечественники, так любил журавлей. Эта птица была символом долголетия. Говорили, что она живет счастливо и очень долго, больше тысячи лет (почти бессмертна). Совсем как сосна, которая в случае с этим изображением является птичьим насестом. Кроме того, как утверждает Мунэсигэ Нарасаки, крупный знаток поэтики укие-э, в японском искусстве ассоциация сосны и журавля встречается с еще более ранних времен. Речь идет о «традиционном сочетании „одних вещей с другими“ в качестве темы для изображения. Она может определяться желанием передать определенное время года или взаимную уместность двух предметов с точки зрения ассоциативной формы или содержания. Поэтому в живописи чрезвычайно популярна тенденция изображать определенное растение вместе с конкретными животным или птицей. Например, сосна на картинах очень часто сочетается с журавлем» [204] .
202
Эти строки являются частью короткой автобиографии, опубликованной вместе с серией гравюр «Сто видов Фудзи», вып. 1, 1834 г., цит. в работе Матти Форрер, Le influenze occidentali nell’arte di Hokusai, 1999 г., с. 42, прим. 18.
203
Полный
204
Мунэсигэ Нарадзаки, Hokusai – Hiroshige. Studies in Nature, 1970–1977 гг., с. 8. Перевод автора.
Отправляясь за западное море в неизвестном направлении, возможно, к островам бессмертных, и возвращаясь обратно [205] , журавли подтверждают цикличность времени, смену сезонов, закономерность вещей, а также видимость перемен, происходящих с человеком. Хокусай, будучи японцем, любил стабильность [206] и, кажется, по этой же причине ему нравились журавли, сосны и черепахи [207] . На самом деле он обращал ненасытное внимание на все бесконечное богатство и разнообразие природы, которой он, первый среди художников своего времени, попытался воздать должное безграничной работой, сосредоточенной на море и горах, деревьях и цветах, водопадах и животных. Следовательно, его интересовали не только удовольствия города Эдо [208] , куртизанки и театр, который привлекал и искушал всех художников укие-э, включая Хокусая в годы его юности и зрелости. Конечно, мы не знаем, что на самом деле сделал бы художник, если бы прожил дольше [209] , но, несомненно, начиная с семидесяти лет большая часть его интересов была поглощена природой. В этот период он опубликовал серию гравюр «Тридцать шесть видов горы Фудзи», среди которых были и «Большая волна», «Путешествие по водопадам Японии», «Редкие виды знаменитых японских мостов», «Восемь видов островов Рюкю», экзотическое, почти сказочное по тем временам место [210] , и «Великие образы природы», к которым принадлежат и журавли.
205
Журавль-красавка – перелетная птица; японские журавли, проживающие в Японии, ведут оседлый образ жизни. См. Перет Маттиссен, The Birds of Heaven, 2003 г., с. 217–222.
206
Первый биограф Хокусая, Иидзима Кесин, в 1893 году написал, что в детстве Хокусай был очень бедным и несчастным и стремился к красоте, порядку и равновесию через свое творчество. Возможно, по этой причине он был так предан полярной звезде, свету, который кажется стабильным в небе и вокруг которого все вращается. На самом деле Хокусай, имя, которое принял художник, означает «исследование Полярной звезды». См. Роджер С. Киз, Il giovane Hokusai, 1999 г., с. 27–36 и в особенности с. 30 и прим. 2, с. 34.
207
Они также являются символом долголетия.
208
Город Токио, где родился и умер Хокусай.
209
Художник умер в мае 1849 года в возрасте 89 лет, в преклонном возрасте, исключительном для того времени, что оправдывает данное ему прозвище «старик, сходивший с ума по живописи».
210
La rivoluzione del paesaggio. Il periodo Iitsu, под ред. Джанкарло Кальца, Hokusai. Il vecchio pazzo per la pittura, 1999 г., с. 240–246.
Для данных работ Хокусай выбрал благородный и престижный размер изображения – большой, узкий и длинный нагабан, ранее использовавшийся только для создания портретов героев, божеств и влиятельных личностей [211] . Таким образом, журавли, «по крайней мере, с точки зрения выбора формата, ставятся на уровень, где существование или роль животного в мире равноценны жизни человека» [212] .
Пантеистическое счастье пронизывает все вещи и наполняет духовностью даже неодушевленные предметы. Все дышит, общается, наполнено смыслом. Журавли, которых за необыкновенную жизнь художник изображал много раз, на гравюре выступают не просто как животные, но как символы долгой жизни и супружеской верности, и именно по этой причине их двое. Как минимум, для Хокусая общее представление о данных птицах стало иконографической привычкой, настолько укоренившейся позднее, что если они появляются на рисунке поодиночке или в нечетном количестве, необходимо задаться вопросом – что случилось с их парами? Как раз об этом задумывается Брэдли Майкл Бейли, анализируя серию из трех гравюр, сделанных художником в 1820 году для частного клиента. В работе под названием «Маньчжурские журавли» изображено всего пять птиц, заключенных в традиционную японскую клетку из бамбуковых ветвей. Мы не можем воспринимать пернатых на этом изображении как «просто» животных. Чтобы убедиться в том, что эти гравюры – аллюзивное произведение, полное отсылок к актуальным для того времени событиям и фольклору, по мнению Бейли, достаточно обратиться к следующему изображению из той же серии, где «куртизанка сидит на белом слоне». Хотя в названии работы она представлена просто словом «китаянка», девушка напоминает божественную фигуру буддийского бодхисаттвы Фугэн (или на санскрите – Самантабхадра, который обычно рисовался верхом на белом слоне). Кроме того, героиня изображения имеет сходство с известной куртизанкой Эгучи-но-Кими. Ее образ связан как с состраданием, на что указывают пухлые руки, так и с женщинами из публичных домов. Хотя личность этой куртизанки являлась хорошо известной, было необходимо изображать ее как цуру-небо, игривого мифического журавля, воплощенного в прекрасной девушке. Если присмотреться, можно заметить, что платье женщины состоит из нескольких слоев, как в прямом, так и в переносном смысле. Розовый лиф украшен рисунками журавлей. Благодаря прессе, некогда заключенная в клетку птица стала легко узнаваемой и (прежде всего) очень запоминающейся фигурой. Журавль стал бессмертным [213] .
211
Там же, с. 245.
212
Там же.
213
Брэдли Майкл Бейли, Time Flies: Hokusai’s Missing Crane, 2007 г., с. 154–159. JSTOR, www.jstor.org/stable/40514688, на 26/10/2020.
Однако это волшебное объемное пространство, где блудница становится журавлем, а он – бессмертным, может быть только территорией духа, магии и искусства – того искусства, каким Хокусай хотел владеть на уровне, приближающем к сути реальности. Не случайно его последние изображения – это видения невозможного, шутливые или парадоксальные картинки призраков, воинов, фениксов и манга. И, конечно, он нарисовал животных, настоящих или вымышленных, неизменных или меняющихся. Они представляют собой метаморфические формы вселенского духа, который пронизывает все. В последней работе, выполненной за три месяца до смерти, живописец как раз изобразил животное. На картине «Старый тигр в снегу», мы видим насмешливого, гибкого, нереального тигра, которого сравнивают с самим Хокусаем в момент, когда художник отходит в невидимый мир, оставляя обещание в форме хайку: «Легко ступаю летними полями, хотя я призрак» [214] .
214
Нобуо Цудзи, In un mondo di fantasia: le opere tarde di Hokusai, 1999 г., с. 79–88.