17 мгновений рейхсфюрера – попаданец в Гиммлера том II
Шрифт:
Позади Ганса и его военнопленных по дороге тянулась колонна русских — тех, кто предпочел покинуть Вырицу и уйти с немецкой армией. Большинство из них сотрудничали с германской армией, так что теперь опасались возмездия со стороны большевиков, если Вырица снова вернется Сталину. Полицаи, священники, сельский староста, просто зажиточные крестьяне…
У этих никаких автомобилей, разумеется, не было, русские тащились на телегах, везли свои семьи, многие также гнали скот — коров, коз, лошадей. Так что Ганс, нарушив прямой приказ командира, распорядился всех пленных,
Не то чтобы это спасло много жизней, двенадцать человек русских пленных уже умерли сегодня на марше просто от болезней и усталости. Да и места в телегах очень скоро кончились, беглецы из Вырицы и так двигались перегруженными, их телеги ведь тащили их собственных детей, жен, стариков и разные пожитки.
Но за весь день ни один русский пленный расстрелян не был. Это, конечно, не успокоило совесть Ганса, не сняло с него ответственности за все те мерзости, которые он успел сотворить на русской земле, но это было хоть что-то…
Ганс Шваб в тайне надеялся, что майор скоро узнает о нарушении приказа и тогда Ганса самого расстреляют. Ганс хотел этого. Он теперь инвалид, он потерял палец и ухо, и даже невеста его бросила, предпочла ему эсэсовца, тыловую крысу. И каждую ночь Гансу снятся те школьники, которых он расстрелял два года назад при взятии Пушкина. Снятся до сих пор.
Унтер-фельдфебелю Гансу Швабу было уже глубоко все равно. Он был готов умереть. И творящийся вокруг хаос, сумятица, вот это непонятное отступление — все это только усугубляло состояние Ганса.
Сам Ганс ехал на мотоцикле, на еще довоенном DKW, без коляски и без пулемета. Вот только толку-то? Задачей Ганса было конвоировать русских пленных, а те шагали своими слабыми, покрытыми вшами и язвами ногами, ногами, на которых даже сапоги у многих уже давно просили каши. И большая часть конвойных, которые сопровождали пленников, тоже были пешими, разве только еще у одного парня был мотоцикл, а еще у одного — лошадь.
Так что перемешался шталаг на марше мучительно неспешно, со скоростью самого медленного и слабого русского пленника. Даже тащившие позади русские на телегах уже давно бы обогнали шталаг, они даже пытались это сделать, вот только разъезжавшие вдоль колонны на мотоциклах жандармы загнали владельцев телег обратно, в конец колонны.
Зачем? В чем смысл держать русских в конце колонны? Ганс этого не понимал.
А еще меньше он понимал другое: если с большевиками и правда заключен мир — то зачем тогда они вообще тащат с собой русских военнопленных? Почему их не оставили в Вырице, не обменяли на пленных немецких?
Заключение мира разве не должно начинаться с обмена пленными?
Но ответов тут не знал никто, даже сам майор-начальник шталага, а более высокого начальства Ганс за весь сегодняшний день так и не увидел. Да Ганс особо и не задавал вопросов, он просто разъезжал вдоль длинной колонны пленников на мотоцикле и машинально пересчитывал их, с самого
Ганс распорядился беглеца не преследовать. Да и как его преследовать, когда шталаг на марше? Других попыток побега, разумеется, не было, русские были для этого слишком слабы. Ганс скорее был удивлен, как вот этот единственный сбежавший русский нашел в себе силы на побег… Возможно у него просто сохранилась страсть к свободе? Если и так, то у Ганса никакой подобной страсти уже давно не осталось, как и сил.
Проблемы начались уже на закате, около восьми вечера.
День выдался солнечным, даже жарким, Ганс потел в своей шинели… День выдался ясным, но не бомбили. Поговаривали, что мир с большевиками уже подписан, что бомбить не будут.
Но после восьми вечера где-то на севере загрохотала артиллерия. Потом над колонной промчались самолеты, пока что «наши» немецкие мессершмиты. Потом движение всей колонны замедлилось, а вскоре колонна встала.
Потом послышались взрывы, уже ближе, где-то впереди.
Ганс осмотрелся: плохо. Очень плохо. Колонна застряла посреди полей, тут даже леса не было.
Подъехали жандармы на мотоциклах.
— Приказано ждать.
Ветер уже доносил запах гари, Ганс был уверен, что когда стемнеет, он увидит и зарево пожаров впереди. Если доживет до темноты.
Впереди на дороге Ганс видел только многочисленные грузовики, набитые солдатами, черт знает, кто это вообще такие, какое это вообще подразделение. Эти грузовики выехали на дорогу с юга всего полчаса назад.
— Тут нельзя стоять, мы тут как на ладони, — заспорил Ганс с жандармом.
— Ну я же сказал. Приказано ждать.
Жандарм уехал, Ганс разрешил пленным отдохнуть, те попадали прямо в дорожную грязь, полностью изможденные. Конвой начал разворачивать пищевые рационы, горячая еда в последний раз была в полдень…
Снова заработала артиллерия, снова где-то на севере, но теперь вроде и на западе тоже. Как раз там, куда Ганс ехал.
Прошло еще полчаса, наступили сумерки. И в сумерках Ганс увидел на западе в воздухе трассеры. Артиллерия не смолкала ни на секунду, теперь даже стали слышны далекие крики…
К Гансу подъехал русский полицай на лошади, на ломаном немецком напомнил:
— Лес в километре южнее, херр унтер-фельдфебель. Надо туда.
— Знаю, — Ганс пожал плечами, — Но приказано стоять. Стоим.
Когда наступила весенняя русская ночная полутьма, Ганс и правда увидел зарево пожаров впереди, на западе. Очередной взрыв теперь неожиданно грянул где-то позади, на этот раз, кажется, совсем близко. Но позади было ничего не разглядеть.
Прошло минут сорок с начала артобстрела, прежде чем явился майор Клаус Шваб.
— Конвой — в грузовики! — заорал встревоженный майор, — Я нашел вам места, ребята!
Дядя Клаус махнул рукой куда-то в сторону передка колонны.
— Русских пленных всех расстрелять. Для них места нет. И убираемся отсюда.