1923
Шрифт:
— Может быть — это правильный путь, но отправляясь по нему Вы берете на себя много грехов этого мира. Вы готовы рисковать своим перерождением?
— Мне подсказывает сердце. Главное, чтобы наша игра не поколебала равновесия Вселенной. Наше незнание может вызвать разрушительные последствия. Я очень боюсь этого.
— Мы поможем сделать так, чтобы основы мироздания не рухнули. Мы готовы взять девочку. За три дня мы научим её основам.
Надька с Машей пришли, и Коля сказал.
— Маша, ты остаешься здесь на три дня. Тебя будут учить разным вещам, но обижать не будут. Слушайся наставника Линя и тех, кого он тебе покажет. Через три дня я приеду
— Да, Николай Эдуардович. — глаза девчонки наполнились слезами. Но она сдерживалась.
— Не бойся. Тебя здесь никто не обидит. Просто научат пению и танцам. Главное, слушайся наставника.
Вошёл молодой послушник. Он удивлённо посмотрел на женщин.
— Отведи девочку в женские покои. Я позже приду и расскажу, что надо делать. Пусть подготовят платье и тетушка Ляо ждёт меня. Скажи ей, чтобы она подготовилась — у неё будет очень много работы.
— Вы можете не беспокоиться, Николай. Через три дня мы обучим её всему, что необходимо.
Дело было вечером. Делать было, соответственно стиху, нечего. Заглянув на Петроверигский и узнав, что новостей нет, Николай неожиданно оказался остановлен и выбит из ритма. Впервые за последние две недели он не должен был никуда спешить. Не было дел. Просто не было. Он ошарашено посмотрел на Надю.
— У тебя мысли есть как вечер провести? У нас есть два часа — в 10 у меня встреча в «Веселой Собаке».
— Ну и поехали туда. Там весело. Два час быстро пройдут.
— Ну поехали. Будем чудить.
В «Веселой собаке» было накурено и шумно. На эстраде играл оркестр, какую-то весьма боевую мелодию. Поэты и писатели богемно сидели в своём углу и пили водку. Судя по маханию руками и нетрезвым выкрикам, выпито было уже много. Несколько пар отплясывали какой-то танец. Наверное это фокстрот, подумал Коля.
Ищенко увидал их сразу, как только они вошли.
— Ах, Наденька, закричал он, перекрывая даже громкий оркестр. — Ребята, подвиньтесь. Это же Наденька пришла.
Коля отметил, что его появление вроде как бы и не заметили. Вот так, подумал он, старый, лысый, кому я нужен. Но его уже усаживали на свободное место, поднося стул, расставляя приборы и бокалы.
— Что желаете? шепотом спросил официант интимно наклоняясь к Николаю.
— Портвейн есть?
— Даже португальский порто имеется, ещё из старых запасов.
— Вот и неси пару бутылочек.
— Он недешёвым будет.
— Справимся. Давай, давай.
Компания уже шумела и извивалась около Надежды. Она, уловив разрешающий взгляд Николая благосклонно принимал комплименты и заразительно смеялась. Собутыльники вообще попались весёлые. Шутили они много, и как то профессионально — как конферансье. В целом, было хорошо. Официант принёс портвейн и это было встречено радостным ревом. Его быстро разлили и беседа потекла звонким ручьём. Как Николай понял, это были журналисты — в основном работники ведомственных газет — по типу «Гудка». Сидели они все в одном здании — на Солянке, там где потом будет академия Дзержинского. Сейчас это называлось «Дворец Труда» и было описано Ильфом и Петровым в «12 стульях.».
Коля потихоньку оттаял, и начал шутить. Ему конечно не хватало знания фактуры, но у него была фора в 80 лет. За это время накопилось множество случаев, которые вызывали смех и улыбки. Тем более, что множество этих шуток как раз и были введены в оборот этими ребятами. Он рассказал пару
«На артиллерийский полигон заехал мужик на телеге. Лошадка бежит, к телеге козочка привязана, рядом собачка бегает, мужик самокрутку курит. Вдруг начинаются стрельбы, и снаряд разрывается аккурат посреди этого благолепия. Ну, наблюдатель с вышки докладывает, командир на коня, и скачет к месту трагедии. Соскочил с коня и видит — собачка на боку лежит — в брюхе рана в полголовы, лошадка на земле бьётся, ноги оторваны, козочка жалобно мекает — осколками посекло, мужик весь в крови без сознания валяется. Командир подскакивает к собачке.
— Ну что ж ты бедная. Как мучаешься, а? Как же тебя так угораздило? Ну ничего, родная, ничего, сейчас всё кончится.
Достает пистолет и добивает собачку.
Потом подходит к лошади.
— Лошадушка, бедная, как же так получилось то? Ну ничего, сейчас всё кончится, потерпи маленько.
Стреляет, добивает лошадь.
Подбегает к козочке. Причитает и стреляет.
Мужик очнулся, глядит на всё это, потом ноги оторванные схватил, ползёт от командира и орёт.
— Как мне хорошо, как мне хорошо!»
Это было попадание в десятку. Компания грохнула так, что музыканты прекратили играть и удивлённо смотрели в их угол. Им послали бутылку портвейна, чтоб не обижались. Те в ответ сыграли, что-то бравурно-весёлое. Решив, что гулять — так гулять, Николай организовал из желающих небольшой ансамбль и после небольшой тренировки они спели под оркестр «Борьку бабника» из Дюны. Получилось хорошо. Народ удивлялся отдельным фразам, но в целом все всё поняли. Поэтому к концу песни, зал дружно повторял, что «а кто не бабник?». В общем, когда в ресторацию заглянул Симочкин, веселье было в разгаре.
Ему тут же налили. Он отказался. Компания кровно обиделась. Он для успокоения нервов выпил. Дальше всё пошло само. Через пятнадцать минут он уже отчаянно доказывал близлежащей даме аксиому о вреде самодержавия. Даме самодержавие было по фиг, но она смеялась низким грудным голосом. С трудом освободив учёного, Коля изъял у него выборки по сатанизму и всучил ему три червонца. Тот долго говорил, что не надо, но Николай сослался на Маркса, в части его теории потребительной стоимости. Отправив учёного пить дальше, он сорганизовал показательные выступления пары Александр-Надежда в области современных половецких плясок. Это вызвало попытки оспорить их неоспоримое преимущество — так что минут через двадцать плясали все. Один Николай деловито пил портвейн, сославшись на ранения на колчаковских фронтах.
Какая-то дама подскочила к нему и стала тормошить. Но плясать он и в молодости то не умел, а теперь, после переломанных ног, вообще старался не позориться. Чтобы выйти из положения, он пошёл в оркестр, и после легкого тренажа спел «Виденье» Леонидова — ближе по ритмике ничего не находилось. Артистичная публика радостно орала про то, как герои оглядывались друг на друга. Припева там было много. Хватило на всех.
К 12 часам гуляли все, даже хозяин. Он принёс бутылку Шустовского коньяка хрен знает какого года разлива. Её разлили и выпили. Коньяк был как хороший армянский коньяк, пока эти гады в Ереване не загубили дело подделкой всего и вся. Знакомый армянский бандит когда-то презентовал ему большую бутылку «Ани», ещё советского разлива — больше такого коньяка он не встречал. Даже в самых дорогих магазинах. «Вкус, знакомый с детства» — пьяно подумал Коля.