1924 год. Старовер
Шрифт:
Не успел папиросник закончить свой рекламный спич, как его эстафету перехватил звонкий голос другого уличного продавца:
– Пирожки горячие! С пылу, с жару, покупай сразу пару!
Не успел я сделать несколько шагов, как услышал новые призывные крики:
– Квас! Русский квас! Вкусно и здорово!
Спустя несколько минут отвлекся на упругие формы двух молоденьких барышень, затем с интересом смотрел на их брезгливые мордашки, когда те обходили кучу еще свежего навоза, над которым кружились мухи. Возникла мысль о знакомстве, но развития она не получила, так как отвлекло пение мальчишки, стоящего в компании грязных и оборванных
Купите бублички,
Горячи бублички,
Гоните рублички,
Да поскорей!
И в ночь ненастную
Меня, несчастную,
Торговку частную,
Ты пожалей…
Тут же мечется, тыча кепкой в грудь прохожим, один из его приятелей, чумазый паренек, лет десяти, в рванине:
– На хлебушек! Христа ради! На пропитание подайте!
Близких контактов у меня до сих пор с ними не было, но я сразу обратил внимание, как народ старательно обходит эту компанию по дуге, а некоторые из дам так и вовсе прикрывают носы надушенными платочками. Вскоре и сам скривился от вони, идущей от беспризорников. Кинул попрошайке в кепку десять копеек, но, стоило мне увидеть кровавые расчесы у него на лице и шее, сразу шагнул в сторону и ускорил шаг.
«Вот черт блохастый! – ругнулся я про себя на беспризорника. – Не хватало от тебя еще насекомых нахватать, харя чумазая!»
Через какое-то время мне надоела толкучка, и я завернул в ближайший проулок, где неожиданно наткнулся на здание военкомата Восточно-Сибирского военного округа. У закрытой двери стоял часовой со скучающим лицом. Винтовка со штыком, с ремня свисают подсумки. Рядом с ним на стене висел плакат с мощным красноармейцем, размахивающим винтовкой со штыком, и надписью «Красная армия – защитник завоеваний Октября».
Пройдя дальше, вдруг услышал ровный топот сапог и хоровое пение куда-то марширующих красноармейцев:
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы неудержимо
Идти в последний смертный бой!
«Сжимает властно свой штык мозолистой рукой, – задумчиво повторил я слова песни, как вдруг неожиданно мне пришли в голову пошлые стишки, прочитанные когда-то в интернете. – Что-то мне это напоминает. М-м-м… Мы, онанисты, народ плечистый, нас не заманишь сиськой мясистой… Стоп. Это вроде творение Маяковского, местного пролетарского поэта. Или нет?»
Мысль продолжать не стал, так как ни сам поэт, ни его стихи мне были неинтересны. Красноармейцев я так и не увидел, но не успела вдали затихнуть песня, как послышался приближающийся быстрый топот ног и чьи-то веселые звонкие голоса, а спустя минуту из-за угла вынырнула компания юношей и девушек. Не обращая на меня внимания, они торопливо прошагали мимо.
– Да быстрей вы! – подгоняла их одна из девушек. – Они скоро начнут играть, если уже не начали!
– Ну и что! – возражала ей другая. – Они каждый раз все одно и то же начинают играть!
Их разговор напомнил мне слова Коромыслова о духовом оркестре в парке, и я пошел в том направлении, куда умчалась веселая компания.
Уже издалека была слышна музыка духового оркестра. В музыке всегда плохо разбирался, но, проходя мимо пожилой пары, услышал слова, которые под музыку тихим голосом напевала женщина, и сразу понял, что оркестр играет.
– Белой акации гроздья душистые…
На подходах к летней беседке, где расположился оркестр, стоял народ, полукругом окружив площадку, на которой сейчас танцевало несколько пар. Ближайшие скамейки были все заняты – люди сидели и слушали музыку. Среди людей туда-сюда сновали разносчики, продавая пирожки, леденцы, сибирские крендельки – каральки, сладкие и соленые.
Какое-то время слушал музыку и смотрел на танцующие пары, потом развернулся, пройдя сквозь толпу, вышел на широкую аллею. Идя, подумал о том, что, может, мне сходить еще по одному адресу насчет жилья. Желания особого не было, но и делать мне в парке было нечего. Так и не решив окончательно, что мне делать, просто пошел по аллее, как вдруг неожиданно услышал французскую речь и резко повернул голову в ту сторону.
На языке Гюго и Дюма вели беседу две сухонькие старушки в строгих темных платьях с белыми кружевными воротничками, имевшие прямую осанку и живые глаза, в которых до сих пор жило детское любопытство. Именно такими взглядами встретили они меня, когда я, замедлив шаг, подходил к скамейке, на которой те сидели. Говорили они четко, не перебивая, внимательно слушая друг друга, и от их разговора веяло старомодной вежливостью.
Рядом с ними, занимая большую часть скамейки, сидела компания молодых людей. Эти грызли семечки и ожесточенно спорили о какой-то Натке, причем, судя по ожесточенности спора и повышенным тонам вопрос стоял как минимум о мировых глобальных проблемах, но все оказалось проще. Решался вопрос: если у Натки дома стоит пианино, означает ли это, что она мещанка? Если так, то не пора ли ей объявить бойкот всем коллективом? Я даже замедлил шаг, пытаясь понять смысл этого глупого спора.
В этот самый момент со скамейки поднялись пожилые дамы, которым, видно, надоело слушать галдящую молодежь. Я поравнялся с ними.
– В кафе? – спросила подругу одна из старушек.
– А la faim tout est pain, – ответила ей вторая дама. У нее было сморщенное, но при этом правильной формы, со следами былой красоты лицо.
«Голод – лучший повар», – автоматически перевел я в уме фразу с французского языка, а в следующее мгновение меня словно перемкнуло: как-то разом нахлынуло щемящее чувство тоски по той, потерянной навсегда, жизни. Фразы на французском, которые употребляли в разговоре идущие рядом старушки, стали для меня словно ниточкой, протянувшейся из этого времени в мое.
Поддавшись душевному порыву, несколько неожиданно для себя я заговорил с ними по-французски и со всей галантностью, какую смог у себя найти, спросил их, где находится улица Маркса. Они остановились как вкопанные, с минуту удивленно-внимательно оглядывали меня с ног до головы, потом одна из них сказала по-французски:
– Право, не ожидала. Внешность истинного пролетария, а прононс истинно парижский. Натали, что скажешь?
– Молодой человек, если ты, дорогая, заметила, при этом не чужд галантности. Вы не представитесь? – прозвучало это уже на русском языке.