1924 год. Старовер
Шрифт:
Самого часовщика я даже сразу не заметил из-за прилавка, пока тот сам не поднял голову. Хозяином мастерской был еврей, лет пятидесяти, худой, горбоносый. Черные кучерявые волосы окружали наметившуюся лысину.
– Молодой человек, вы таки пришли на меня посмотреть или что-то имеете по делу?
– Мое почтение. Меня невольно отвлекло ваше оригинальное оформление мастерской.
– И мое вам. М-м-м… Вы как-то правильно и странно говорите. Вы из «бывших»?
Я усмехнулся:
– Нет.
– Вы очень молоды. Тогда, может, вы из
Я удивленно на него посмотрел. Вроде нормальный мужчина, а несет какую-то хрень.
– Если нет, я не настаиваю, – слегка пожал плечами часовщик. – Я буду только рад за вас.
– Кто это такие?
– О! Это сущий кошмар! Меня как-то дочь с мужем водили на вечер, посвященный свободному человеческому духу. Деревянный помост в подвале. Занавеска, размалеванная цветными кругами и квадратами. И молодые люди, выступающие с рваными строчками непонятных стихов. Ничего не хочу сказать про них плохого, но у всех этих господ-сочинителей мало того, что глаза дикие, они при этом почему-то истерически и надрывно выкрикивают свои строчки. Я был сильно расстроен, потом у меня сильно болела голова, а дочь и зять в полном восторге! Я даже в какой-то мере могу понять завиральные идеи Фимы-большевика, но эти стихи… Нет, это выше моего понимания!
– У этого Фимы фамилия не Коганович?
Часовщик от удивления привстал и подался вперед.
– Вы хотите сказать, что знаете этого поца?
– Виделись как-то с ним в аптеке Абрама Каца.
В глазах часовщика все еще оставались недоверие и настороженность.
– М-м-м… И где, позвольте вас спросить, это было?
– Село Никольское.
– Ну и как там Кац?
– Не процветает, но и не бедствует.
– Как и все мы. Про Фиму давно уже ничего не слышал, а вот Абрам как-то приезжал. И мы с ним тогда виделись. Еще прошел слух, что у них какой-то страшный налет был, а потом и поезд взорвали. Вы были там в то время?
– Был, но там все закончилось хорошо.
– И это радует, а теперь поговорим о деле. Я уже готов послушать вашу просьбу.
Я выложил перед ним часы. Он внимательно осмотрел их, через лупу посмотрел клеймо-пробу, щелкнул крышкой, крутнул заводную головку, потом сказал:
– Золотые карманные часы Павла Карловича Буре, судя по номеру, изготовленные в 1910 году. Часовой механизм «Lee Cultre», собранный на пятнадцати рубиновых камнях. Хорошие часы. Они будут минуты и часы отмерять еще лет пятьдесят, или вы имеете насчет них другое мнение?
– Да нет. Просто хотел бы иметь что-то по проще.
– Это не ко мне, молодой человек. Я часами не торгую. Это вам в ломбард надо.
– Так я туда и шел, но увидел вашу вывеску, решил зайти и прицениться.
– М-м-м… Без гравировки за них можно было бы просить рублей… семьдесят, а так… сорок пять. Не дадут больше.
– Значит, в ломбарде за них дадут рублей сорок.
– Где-то так, – часовщик задумчиво на меня посмотрел примерно с минуту. – Все-таки я, наверное,
– Слушаю внимательно, – я изобразил предельное внимание на своем лице.
– Я согласен оценить вашего «Павла Буре» в пятьдесят рублей и предложить вам взамен отличные, почти новые часы фирмы «Moser». Это добротные карманные часы с высокоточным механизмом, которые выдавались машинистам железнодорожного состава для обеспечения движения поезда по расписанию. Я их оцениваю в двадцать пять рублей. Как вам?
– Если я все правильно понимаю, то вы мне даете взамен часы «Мозер» и двадцать пять рублей.
– Таки да, но только тут надо сделать одно уточнение. Дело в том, что фирма Мозера была одним из основных поставщиков часов для железных дорог Российской империи, а значит, на всех часах стоят ее клейма. И здесь на задней крышке тоже стоит клеймо ЮЗЖД – Юго-Западная железная дорога. М-м-м… Скажем так, не всем это нравится.
– Мне пойдет.
Хозяин мастерской порылся в своих ящиках, достал часы и выложил их на прилавок:
– Великолепный ход. Не пожалеете. Идут секунда в секунду.
Я осмотрел их. Часы действительно были в хорошем состоянии. Часовщик завел их, я послушал, как они тикают, затем мы обменялись часами, после чего я положил в карман двадцать пять рублей и довольный вышел из мастерской. Мимо меня проехал хлебный фургон, за которым тянулся тонкий шлейф аромата свежевыпеченного хлеба. С удовольствием принюхался и сразу захотел есть. Ничего удивительного не было. Организм мне достался молодой и крепко сбитый, с широкими плечами и крепкими кулаками, выросший на свежем воздухе и вскормленный на натуральных продуктах.
«Его хорошо потренировать, и отличный боец получится», – с этой мыслью я отправился искать место, где меня покормят.
По дороге наткнулся на очередной пивной зал какого-то кооператива и решил зайти ради любопытства. Бумажные скатерти, накурено так, что не продохнуть. В углу сидит гармонист и что-то играет, а за столами сидят пролетарии и пьют пиво. Обычное дело, только вот одно странно: на стене, по центру, висели большие портреты Карла Маркса и Ленина.
«Их-то сюда за что?».
Выйдя, пошел дальше. Я искал заведение попроще, поэтому прошел мимо ресторана, где играла веселая музыка и дверь охранял бородатый швейцар. Судя по разодетой по последней моде парочке, выходившей в этот момент из этого заведения, оно было явно не из дешевых.
Далеко идти не пришлось, скоро я наткнулся на домашний ресторан под названием «Тихая заводь».
Семь столиков, три посетителя, бумажные скатерти, скудное меню, которое мне принесла девочка в белом передничке, лет двенадцати. Было видно, что она устала. Кроме нее еще подавала блюда молодая женщина, видимо, мать. Заказал куриный суп и биточки по-казацки с жареной картошкой. Порции по объему как в нарпитовской столовой, но в целом еда мне понравилось. Оставил на чай десять копеек и ушел.