1937. Трагедия Красной Армии

Сувениров Олег Ф.

Весьма своеобразно реагировал Наркомат юстиции СССР на многочисленные факты отказа подсудимых в суде от «признательных» показаний, данных в ходе предварительного следствия. В письме НКЮ СССР № 16/11 с от 11 февраля 1939 г. содержался такой характерный пункт: «4. В случае отказа подсудимых на суде от показаний, данных в процессе предварительного следствия, тщательно исследовать и выяснить причины таких отказов, имея в виду, что отказ подсудимых от показаний, данных ими на предварительном следствии, нередко является классовой вылазкой со стороны врагов народа, стремящихся ввести в заблуждение суд, запутать дело и дискредитировать органы расследования» ¹⁸⁹. Самая типичная новая погудка на старый лад. Наркомат юстиции Советского Союза ориентирует суды не на отыскание истины, а на то, как бы не скомпрометировать следователей НКВД и осуждать подсудимых, несмотря на их отказ от прежних показаний,

поскольку, мол, этот отказ всего лишь «классовая вылазка со стороны врагов народа».

Строгость судебной репрессии резко возрастала с началом локальных боевых действий. Уже 17 сентября 1939 г. в телеграмме председателя Военной коллегии и главного военного прокурора указывалось: «Приговоры всех военных трибуналов, действующих в боевой обстановке, кассационному обжалованию не подлежат и могут быть изменены лишь в порядке надзора» ¹⁹⁰. 4 октября 1939 г. председателям военных трибуналов Белорусского и Украинского фронтов Ульрихом были посланы телеграммы о том, что военным советам этих фронтов предоставлено право утверждать приговоры военных трибуналов с расстрелом по контрреволюционным преступлениям в отношении гражданских лиц Западной Белоруссии и Западной Украины и военнослужащих бывшей польской армии ¹⁹¹. Для обслуживания в судебном отношении частей РККА и РКВМФ, дислоцированных в Эстонии, был сформирован Особый военный трибунал ¹⁹².

Характерно, что еще до начала боевых действий на Карельском перешейке, а именно 29 ноября 1939 г., нарком юстиции СССР Н.М. Рычков и прокурор Союза ССР М.И. Панкратьев посылают председателю ВТ и военному прокурору ЛВО телеграмму следующего содержания: «По воинским преступлениям, совершенным в боевой обстановке, применять повышенные санкции, предусмотренные соответствующими статьями раздела Уголовного кодекса о воинских преступлениях. Копии обвинительных заключений по этим делам вручать подсудимым за сутки до суда…» ¹⁹³. Шифротелеграммой от 15 января 1940 г. Рычков и Панкратьев разрешили ВТ и ВП БОВО и КОВО по делам о дезертирах в связи с переброской отдельных воинских частей в ЛВО применять нормы военного времени, вплоть до ВМН ¹⁹⁴.

Необходимо, однако, отметить, что почти сразу же после окончания боевых действий в советско-финской войне – 21 марта 1940 г. нарком юстиции СССР и прокурор Союза ССР предложили председателям военных трибуналов и военным прокурорам Северо-Западного фронта, 8, 9, 14 и 15-й армий немедленно сообщить всем военным трибуналам и военным прокурорам о восстановлении кассационного обжалования на все приговоры военных трибуналов по всем видам преступлений. Правда, за воинские преступления, совершенные в боевой обстановке периода военных действий, по-прежнему рекомендовалось применять повышенные санкции, но теперь уже «с учетом изменившейся обстановки». Выдвигалось также требование – по всем делам соблюдать процессуальные сроки мирного времени ¹⁹⁵.

Имеются документы, свидетельствующие о том, что председатель Военной коллегии Верховного суда СССР армвоенюрист В.В. Ульрих, призванный творить суд праведный, фактически (по крайней мере, в ряде случаев) действовал чуть ли не по прямым указаниям наркома внутренних дел СССР Л.П. Берии. Летом 1939 г. в ВТ МВО от следователей НКВД поступило дело на 19 инженерно-технических работников автозавода им. Сталина, обвиняемых по пресловутой 58-й статье УК РСФСР. Но шестеро из них даже на предварительном следствии виновными себя не признали, а затем и большинство «признавшихся» обратились в ВТ МВО с заявлениями, в которых отказались от своих показаний, утверждая, что эти показания у них вымогались следователем. Если действовать по закону, то дело могло рассыпаться, тем более что председатель ВТ МВО диввоенюрист А.Д. Горячев уже неоднократно был замечен в «либеральном» подходе. И тогда Ульрих попытался решить эту проблему «по-семейному». 31 августа 1939 г. он обращается к Берии, излагает всю эту историю и предлагает: «Учитывая все эти обстоятельства, я, лично, считал бы более целесообразным в данное время дело в Трибунале не рассматривать, а вернуть его для проверки материалов предварительного следствия в следственную часть НКВД». И далее председатель Военной коллегии Верховного суда СССР в письме наркому внутренних дел пишет буквально следующее: «Прошу Вашего указания» ¹⁹⁶. Резолюция на этом письме появилась следующая: «Передать в След. часть. Л. Берия. 2/IX.39» ¹⁹⁷.

Ссылаясь на то, что в дореволюционной России и в современных армиях всех важнейших иностранных государств военные суды и военная прокуратура находились в ведении командования армии и флота и организационно не

связаны (или почти не связаны) с министерствами юстиции, ставший к этому времени заместителем председателя СНК СССР А.Я. Вышинский в записке на имя В.М. Молотова от 16 апреля 1941 г. посчитал целесообразным:

«1. Передать всю систему военных трибуналов и военной прокуратуры соответственно в ведение Наркоматов Обороны и Военно-Морского Флота.

2. Военную коллегию Верховного Суда СССР упразднить. Создать Главный Военный Суд и Главный Военно-Морской Суд. За пленумом Верховного Суда СССР сохранить высший судебный надзор за военными трибуналами и за прокурором Союза ССР сохранить высший надзор за деятельностью военной и военно-морской прокуратур и судов.

3. Разбирательство дел об измене родине, шпионаже (кроме военного шпионажа), диверсиях и террористических актах передать судебным коллегиям по уголовным делам Областных, Краевых и Верховных Судов Союзных и Автономных Республик, за исключением местностей, объявленных на военном положении» ¹⁹⁸.

Такую позицию Вышинского в полной мере разделял нарком обороны маршал Советского Союза С.К. Тимошенко. Не исключено даже, что именно он был инициатором такой постановки вопроса. Во всяком случае, когда 5 мая 1941 г. на заседании Бюро Совнаркома СССР пунктом 21-м было намечено: «Об утверждении положения о военных трибуналах», Тимошенко за три дня до этого – 2 мая (даже в праздничный день!) спешит представить записку в правительство (на имя Р.С. Землячки). В этой записке нарком обороны не оставляет камня на камне от представленного наркомом юстиции СССР Н.М. Рычковым «Проекта положения о военных трибуналах». Коренной недостаток этого проекта Тимошенко усматривал в том, что здесь закреплялось руководство военными трибуналами со стороны народного комиссара юстиции СССР. «С этим согласиться, – писал Тимошенко, – ни в коем случае нельзя. «Проект» санкционирует разрыв между командованием Красной армии и военными трибуналами, устанавливая подчиненность последних Наркомюсту СССР, т. е. органу, не связанному с армией и не могущему быть в курсе актуальных задач боевой подготовки войск. Между тем, очевидно, что Народный Комиссариат Обороны СССР, отвечающий за все стороны жизни армии, должен иметь в своем распоряжении также и все рычаги укрепления советской воинской дисциплины, в том числе и военные трибуналы» ¹⁹⁹.

Очевидно, чувствуя некоторую шаткость своей аргументации (например, о неспособности наркомюста знать актуальные задачи боевой подготовки), нарком обороны вслед за Вышинским ссылается на опыт старой русской и иностранных армий и решительно настаивает на том, что «военные трибуналы должны быть всецело подчинены Народному Комиссариату Обороны Союза ССР» ²⁰⁰. Приведя еще ряд существенных, по его мнению, аргументов, Тимошенко заключает:

«Считал бы необходимым:

1. «Проект положения о военных трибуналах», представленный Наркомюстом СССР, не рассматривать.

2. Военные трибуналы подчинить Народному Комиссару Обороны Союза ССР.

3. Поручить комиссии из представителей: Наркомюста СССР, Народного Комиссариата Обороны Союза ССР, Народного Комиссариата Военно-Морского Флота, Наркомвнудела СССР, Прокуратуры СССР и Военной коллегии Верховного Суда СССР разработать новый проект положения о военных трибуналах и внести его на утверждение Правительства» ²⁰¹.

Такую позицию наркома обороны СССР можно рассматривать и оценивать по-разному. Я склонен видеть в ней определенное стремление хоть как-то оградить личный состав Красной армии от бушевавшего в 1937–1938 гг. произвола внеармейских судебных органов. Такая позиция маршала Тимошенко тем более понятна, что и в 1939–1940 гг. военнослужащие нередко подвергались неправосудным судебным приговорам. А наркомату юстиции все казалось мало, все мнилось, что вдруг осудят недостаточно строго. «Чтоб зло пресечь», появляется секретный приказ НКЮ СССР № 0253 от 26 ноября 1940 г.: «Коллегия НКЮ СССР, заслушав доклад НКЮ РСФСР (т. Горшенин) и председателя Верховного суда РСФСР (т. Рубичев) о судебной практике по делам о контрреволюционных преступлениях за 1940 год, отметила в работе областных, краевых судов, верховных судов автономных республик, наряду с некоторым улучшением, ряд крупных недостатков и извращений. Как один из самых существенных недостатков коллегия НКЮ отметила, что, вопреки неоднократным указаниям НКЮ СССР о беспощадной борьбе с контрреволюционными преступлениями, ряд областных судов продолжает осуждать виновных в контрреволюционной деятельности к явно либеральным мерам наказания» ²⁰². Приказ наркома юстиции был обязателен и для военных судов. Значит, они должны были еще более «завинчивать гайки». А между тем некоторые военные трибуналы и до этого приказа свирепствовали без всякой передышки.