20 лет дипломатической борьбы
Шрифт:
– А каково положение в Женеве? – прерывает его Бенеш.
После некоторого колебания, все тем же свойственным ему мягким и вкрадчивым голосом Леже обрисовывает тревожную политическую атмосферу, царившую на последней сессии Ассамблеи Лиги Наций.
Германия – готовая к прыжку на Австрию и Чехословакию. Франция и Англия – продолжающие спокойно взирать на удушение Испанской республики. Все другие европейские государства – не имеющие больше никакой другой заботы, кроме опасения, как бы не навлечь на себя гнев Берлина.
Несмотря на эту драматическую картину,
– Да, да… но когда в конце лета немцы направят Праге ультиматум, я знаю, что Франция поддержит нас. Впрочем, группа депутатов чехословацких немцев в пражском парламенте настроена очень хорошо. Если понадобится, в один голос говорят они, мы умрем за Чехословакию, потому что, хотя мы и немцы, мы тем не менее прежде всего демократы!
Наутро прибывает Ивон Дельбос, ошеломленный тем, что он наблюдал в Варшаве, Белграде и Бухаресте. На перроне вокзала, где со всех сторон раздаются возгласы «Да здравствует Франция!», он говорит новому французскому послу Виктору де Лакруа:
– Поверьте мне, теперь наша страна одинока перед лицом готовящегося нападения!
– Нужно выстоять, господин министр, ибо диктаторы не вечны, – говорит Дельбосу старый господин, похожий на Тьера.
Это Вуех, чешский министр здравоохранения и председатель чешско-немецкой социал-демократической партии.
Тем не менее, отвечая на вопрос Дельбоса, двойник Тьера быстро соглашается с тем, что:
«Чешские немцы считают, что сохранение чешской демократии несовместимо с установлением модуса вивенди с рейхом: это было бы равносильно сочетанию воды с огнем, это невозможно, ибо демократии и диктатуры ни в чем не могут прийти к соглашению!»
На обратном пути – на последних чешских станциях в Пльзене и в Хебе – организованы волнующие манифестации в честь проводов французского министра. На перроне вокзала в Хебе Дельбос заявляет:
– В мире не существует двух других народов, столь тесно связанных братскими узами, как французский и чехословацкий народы.
По возвращении в Париж Дельбос находит телеграмму от Андре Франсуа-Понсэ. Он предупреждает министра, что Гитлер собирается в самое ближайшее время захватить Австрию.
Тогда Дельбос в полном согласии с Энтони Иденом пытается добиться принятия совместной декларации о защите Австрии.
Слишком поздно!
Иден подает в отставку, ибо на угрозы фюрера Невиль Чемберлен отвечает:
«То, что происходит к востоку от Рейна, Англию не интересует».
– Не будем проявлять героизм ради Австрии, лучше укроемся за нашей линией Мажино, – заявляет П.-Э. Фланден во французском парламенте.
Одобряя эти слова, пацифистски настроенный профсоюз учителей вторит этому:
«Мы предпочитаем получить пощечину, нежели пулю в лоб!»
А дни бегут.
Несколько недель спустя, 21 февраля 1938
Эррио прибывает с опозданием. Он коротко рассказывает:
– На Кэ д’Орсэ сильно встревожены большой речью, произнесенной Гитлером вчера вечером, в которой он потребовал – вы слышали, в каких выражениях! – присоединения к рейху трех миллионов чехословацких немцев.
Тягостное молчание.
Какое-то чувство глубокого волнения с самого начала царит на этом завтраке.
Справа от Эррио сидит знаменитая Долорес Ибаррури, Пассионария, великая вдохновительница испанского сопротивления.
Красивое лицо с правильными чертами и большими выразительными темными глазами. Одетая в простое черное платье из грубошерстной ткани, она чрезвычайно изящна, и ее сходство с Элеонорой Дузе поразительно.
Говорят, что ее красноречие неотразимо. Присутствующие парламентарии хотят услышать ее.
Посол призывает к тишине.
Скромным жестом Пассионария отодвигает свой стул и начинает говорить.
За исключением двух или трех человек, никто из гостей не понимает испанского языка, и тем не менее лица всех присутствующих становятся строгими, сосредоточенными, у некоторых на глазах навертываются слезы.
И когда она снова садится за стол, тишина еще длится некоторое время.
Усаживаясь несколько минут спустя в свой автомобиль, Эррио с глубоким убеждением говорит:
– Красноречие – какое все же это подкупающее искусство! Никто из нас не понял ни единого слова из того, что говорила Пассионария, и тем не менее все мы взволнованы до глубины души!
Одиннадцатое марта 1938 года, Елисейский дворец, 10 часов вечера.
С озабоченным видом Леон Блюм стремительно взбегает по лестнице главного входа сквозь строй фотографов. Президент республики Лебрен поручил ему сформировать новое правительство. Министерство Шотана было свергнуто накануне сенатом.
Леон Блюм прибыл, чтобы изложить президенту республики трудности, с которыми ему приходится сталкиваться.
Альбер Лебрен чрезвычайно взволнован молниеносно быстрым развитием международных событий.
Он держит пачку телеграмм, только что пересланных ему с Кэ д’Орсэ. В них рассказывается о совершенно невероятной сцене между Шушнигом и Гитлером, во время которой последний угрожал несчастному канцлеру Австрии. Едва дав ему время проглотить скудный завтрак, Гитлер приказал своим генералам войти, чтобы показать главе австрийского правительства тщательно разработанные планы бомбардировки главнейших австрийских городов и даже уничтожения некоторых из них. В последней телеграмме сообщалось, что Шушниг почти покорился, согласившись предоставить нацистскому министру Зейсс-Инкварту важный пост в своем кабинете…