21 интервью

Минчин Александр

Макарова: Да, поехала бы, и из аэропорта – прямо в лес!..

15 декабря 1983, 16 января 1984, Нью-Йорк

Интервью с писателем Владимиром Максимовым

Минчин: О вашем детстве: как вы попали в детские дома?

Максимов: Говорят, писательская судьба – результат тяжелого детства. Если так, ко мне это относится в полной мере. Моя биография достаточно исчерпывающе отражена в двух книгах – «Прощание из ниоткуда» и «Чаша ярости». Кого интересует, могут прочесть эти книги.

Минчин:

Вы были вором, вы сидели в лагерях – не так ли?

Максимов: Это миф. Я был им в той же степени, как Максим Горький или Джек Лондон. У меня было беспризорное детство, не более того.

Минчин: Отчего вы взяли псевдоним «В. Максимов»? Самсонов тоже красивая фамилия?

Максимов: Максимов – это не псевдоним. Этим именем и этой фамилией я назвался, когда попал в последнюю в своей жизни детскую колонию, после освобождения из которой получил соответствующий паспорт.

Минчин: Когда вы начали писать и почему?

Максимов: С детства я мечтал только о литературной судьбе. Писать начал восьми лет от роду. Этим теперь и заканчиваю.

Минчин: Вашей первой опубликованной книгой был поэтический сборник «Поколение на часах» в 1956 году. Как это произошло, что вы чувствовали, держа ПЕРВУЮ книгу в руках?

Максимов: То же самое, что и каждый начинающий автор. Теперь эта книга не вызывает у меня ничего, кроме жгучего стыда.

Минчин: Вы были участником знаменитого альманаха «Тарусские страницы», где опубликована ваша первая проза – «Мы обживаем землю», в 1961 году. Как это происходило – вы были в каких-то взаимоотношениях с Паустовским?

Максимов: Мое знакомство с Паустовским ограничилось двумя мимолетными встречами, о которых я помню весьма смутно. Это были встречи составителя сборника с одним из авторов, вот и все.

Минчин: «Шаги к горизонту», изданная «Советским писателем» в 1967 году, пожалуй, лучшая книга, изданная в советской литературе за последние тридцать лет. Как вам удалось издать такую книгу, где герои-зеки лучше, чем люди, а люди хуже зеков?

Максимов: Прежде всего, зеки тоже люди. Но не помню, чтобы я в своей прозе противопоставлял одних другим. На мой взгляд, в любой социальной среде и в любом народе в целом соотношение хороших людей и плохих примерно одинаковое.

Минчин: У вас на редкость чистый слог и редкий профессионализм письма для современного писателя – были ли у вас учителя?

Максимов: Я учился у всех понемногу, как говорят, от Пушкина до Пастернака.

Минчин: Ваши любимые писатели и поэты XIX и XX веков?

Максимов: Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов, Бунин и Платонов.

Минчин: Пять лучших романов в русской литературе, на ваш взгляд?

Максимов: Вся проза Пушкина, «Братья Карамазовы», «Война и мир», «Тихий Дон» и «Мастер и Маргарита».

Минчин: Как вы пришли к вашим романам «Карантин» и «Семь дней творения», почему они не были опубликованы даже в оттепель?

Максимов: К своим романам я готовился исподволь. По сути, все мои предыдущие повести и рассказы – лишь заготовки к этим романам. Но если в них я мог ограничиться частными судьбами и локальными событиями, то романическая форма сама по себе наталкивает автора на обобщения. В моем случае обобщения шли дальше приемлемой для властей правды. Тем

более что в моих романах выводы оказались однозначными: революция была бессмысленна.

Минчин: За что вас исключили из Союза писателей, кто принудил вас эмигрировать?

Максимов: За это и исключили. Но я, в отличие от большинства своих коллег со схожим положением, не считал и не считаю эту меру по отношению к себе несправедливой. Я никогда не принимал и не приму этого строя вместе со всеми его лавочками, включая Союз писателей. Я не просил ни у кого защиты и ни от кого не ждал ее, ограничившись чисто тактическим заявлением по этому поводу. То же самое могу сказать и о своей эмиграции. Разумеется, меня бы в моем новом положении не могли обойти социальные или судебные преследования, но эмиграцию я выбрал сам, без какого-либо принуждения со стороны. Я жил в СССР, потому что у меня не было выбора; как только он у меня появился, я его сделал.

Минчин: Сложный вопрос: ваше отношение к эмиграции?

Максимов: Я уже говорил однажды, что эмиграция – это состояние не социальное и не политическое, а в первую очередь психологическое. Эмиграция – это состояние побежденных, со всеми, как говорится, отсюда вытекающими. Отсюда и все ее проблемы – от взаимных ссор до духовной деградации. Выстоять в этих условиях могут только одиночки. И очень сильные одиночки. Я не имею в виду тех, кто приехал сюда социально адаптироваться. Те выстоят в своем подавляющем большинстве.

Минчин: Должность редактора не новая для вас, в 60-х вы были редактором московского журнала «Октябрь». Какие произведения вы публиковали и стремились публиковать?

Максимов: Редактором «Октября» я никогда не был. В течение восьми месяцев я числился членом его редколлегии. Я подчеркиваю – числился, ибо никакого влияния на редакционную политику не имел. Этим во многом объясняется и мой выход из нее, хотя конкретной причиной была оккупация Чехословакии.

Минчин: Что вы думаете о Твардовском как редакторе и его журнале «Новый мир»?

Максимов: «Новый мир» был самый лучший советский журнал. Повторяю, советский, и не более того. Подлинно стоящие вещи в нем можно сосчитать по пальцам. И если «Один день Ивана Денисовича» журнал одолел, то обобщения «Ракового корпуса» ему оказались не по плечу. Даже «Крохотки» отдавали для его главного редактора «поповщиной». Александр Твардовский был от природы удивительно одарен, но талант его загубили время и среда, в которой он складывался как поэт. Даже в лучшую свою пору уровень его понимания действительности не выходил за рамки так называемого социализма с человеческим лицом. Недаром нынешние перестроечники, затоптав когда-то, объявляют его теперь своим знаменем. Я же целиком разделяю позицию Анны Ахматовой, сказавшей как-то в ответ на упрек в публикации своих стихов в такой ортодоксальной газете, как «Литература и жизнь»: «Я старый человек, и у меня уже не остается времени устанавливать микроскопическую разницу между вашими прогрессивными и реакционными органами печати». К слову сказать, сколько шуму поднялось в нашей эмиграции, когда я в связи со своим пятидесятилетием позволил себе опубликовать в «Континенте» беседу В. Иверни со мной о литературе. Твардовский, к примеру, не стеснялся печатать о себе в «Новом мире» восторженные отзывы. Вспомните хотя бы статью В. Лакшина о «Теркине на том свете». Рецензии о моих литературных опусах я лично считаю в своем журнале непозволительными.