23 минуты мая

Совина Таня

Может она слесарем или сантехником в молодости работала?

Через минуту мотоизвержения в прихожую выбегает Леша. Он бросает испуганный взгляд на свою мать, злобный на меня, но влезать не решается.

Трус, слюнтяй, тряпка. И как я раньше закрывала на это глаза. Вот уж правду говорят: любовь зла…

Следом твердой походкой в кухонном проеме появляется Николай Семенович. Единственный представитель славного семейства Сомовых, которого я искренне уважаю за его твердый и справедливый характер. Жаль, что он полностью доверил воспитание сына жене.

— Антонина, —

громогласно и строго произносит он.

От такого тона мне самой хочется вытянуться по стойке «смирно», не говоря уже о членах его семьи. Мегера поджимает губы, всем своим видом показывая, что это не конец. Леша втягивает голову в плечи.

— Таня, пройди, пожалуйста, на кухню, — с холодной вежливостью просит Николай, — все остальные подождите в гостиной.

Раздав указания, мужчина разворачивается и уходит, ожидая, когда я последую за ним. Не вижу смысла, ослушиваться его. Сомов-старший — единственны с кем я могу поговорить без скандалов и истерик и разрешить непростую ситуацию.

Открываю шкаф, чтобы убрать верхнюю одежду, и взгляд падает на дорогую шубу. Ту самую, о которой я мечтала и которая принадлежит любовнице. В это момент мимо меня протискивается блондинка и скрывается в гостиной следом за Антониной, так и не подняв на меня глаза.

Провожаю дружную семейку взглядом и понимаю, что ничего не чувствую: ни любви, ни злости, ни призрения. Даже обида утихла. Только желание избавиться от этих людей побыстрее и никогда больше не видеть.

Застываю в дверях кухни, не веря собственным глазам. Не моргая, слежу, как Николай Семенович накрывает на стол, режет хлеб, достает приборы.

— Чего соляной столб изображаешь, Таня. За стол садись.

Очередной приказ, но в голосе холодного строгого бизнесмена проскальзывают теплые отеческие нотки. Возможно, я все это выдумала, неосознанно ища союзника в его лице.

Автоматически опускаюсь на стул, и передо мной возникает большая тарелка борща со сметаной. От дурманящего запаха сводит желудок и рот наполняется слюной. Вспоминаю, что в последний раз полноценно ела вчера.

Хватаюсь за ложку, с вожделением глядя на горячую еду, и опускаю ее обратно.

— Кто готовил? — спрашиваю тихо.

Ответ очевиден: либо свекровь, либо любовница. Подачки ни одной из этих женщин мне не нужны. Демонстративно отодвигаю от себя тарелку и встаю, чтобы вскипятить чайник.

— Татьян, — строго окликает мужчина, — не будь ребенком и поешь нормально.

От его тона я каменею, но не поворачиваюсь.

— Боюсь услуги повара мне не по карману.

Не спрашивая, готовлю две чашки душистого напитка, достаю остатки конфет, которые покупала перед командировкой и сажусь, приготовившись к диалогу. Мужчина не спешит что-то спрашивать или говорить, молча изучает меня взглядом. Я начинаю нервничать, и чтобы скрыть дрожь в пальцах крепче обхватываю горячий фарфор.

— Рассказывай, что у вас произошло? — спрашивает Сомов-старший, и я слышу строгость в его голосе.

Николай суровый сибирский мужик, что одновременно вызываете

и уважение, и страх. Стоит хорошенько подумать, прежде чем что-то говорить, чтобы не разозлить его случайно оброненным словом.

Я готова к войне с Лешей, теоретически — с Антониной, но воевать с главой семейства все равно, что пытаться остановить танк голыми руками. Раздавит как букашку, брезгливо перешагнет и двинется дальше.

— Вам, наверное, Алексей все уже рассказал, — говорю осторожно.

— Хочу знать твою версию, потому что, если судить по словам сына, выходит, что ты, — Николай замолкает, подбирая среди эпитетов, которыми его семья меня наградила, нужный, — очень нехорошая женщина, не достойная получить ни копейки с совместно нажитого имущества.

— Кто бы сомневался, — очень тихо шиплю я.

Как деликатно Николай Семенович выразился. Очень нехорошая женщина. Прям мое почтение. И низкий поклон.

Сомов жестом дает понять, чтобы я все-таки высказалась, и я делаю глубокий вздох. Что ж, была не была. Рассказываю все как есть, кратко и без подробностей, начиная с финансовых трудностей и заканчивая наличием любовницы.

— Татьян, не тараторь. Ты не на допросе в НКВД, — в голосе Николая сквозит раздражение.

А ощущения именно такие, словно одно мое неверное слово или упущенная деталь, и поставят к стенке.

Ругаю себя последними словами.

Когда о работе умоляла — не боялась. Когда мужчина грозно спрашивал: готова ли я заботиться об их сыне, отвечала твердое «да». Когда высокопоставленных компаньонов привозил в свой загородный дом и угрожал: не дай бог кто-то посмеет его опозорить — я точно знала, что не подведу. А сегодня трясусь, как осиновый лист.

Да, я больше не могу заботиться об Алексее. Да, мы оба наделали ошибок. Но за это не казнят.

Наконец, собираю остатки смелости и твердо смотрю на мужчину напротив.

— Я очень любила вашего сына, когда выходила за него замуж. Но видимо мы не созданы друг для друга. Неважно, кто и что из нас сделал, я хочу разойтись мирно. Вернуть все, что вкладывала в квартиру и уйти.

— Другая бы на твоем месте кидалась ответными обвинениями.

Очень хочется ударить себя пяткой в груди и, задрав веснушчатый нос к потолку, заявить: я не такая как все. Но правда в том, что я совершенно обычная.

— Не вижу смысла, — говорю я, — правда у каждого своя. Может, обсудим, как решить проблему без привлечения суда?

Николай одобрительно улыбается. Деловой подход ему ближе, чем копание в чувствах людей.

— Слушаю твои варианты.

— Алексею нравится эта квартира, пусть оставляет себе. Но он должен вернуть мне все, что я за нее выплатила. Всю сумму сразу.

— То есть, — прерывает меня Николай, чтобы уточнить, — ты хочешь половину от уже выплаченного кредита?

— Почему половину? — хмуро смотрю на мужчину. — Мы только первый год платили пополам. Потом Леша купил в кредит Рендж, и я стала платить ипотеку одна. Мы так договорились, — добавляю быстро, чтобы не очернять сына перед отцом.