33 секрета здоровой и счастливой жизни

Блаво Рушель

Наконец, мы выбрались на место, которое можно было с полным правом назвать главной площадью деревни. Хижины здесь образовывали почти правильный круг, в центре которого стояло деревянное сооружение. Мало было похоже оно на тех идолов, которых обычно рисуют в наших детских книжках, когда изображают камлание шамана. Скорее, сооружение в центре главной деревенской площади напоминало сколоченные из небольших стволов деревьев так называемые вышки, которые еще и сейчас можно встретить у нас в сельской местности. Обычно такие вышки ставились позади огорода, и с них, с этих вышек, крестьяне наши по ночам трещотками, колотушками, а иногда и при помощи ружей отпугивали кабанов, посягавших на урожай картошки. Как и на таких вышках, на приспособлении в гвинейской деревне, почти на самом верху его была своего рода площадка, с которой, полагаю, можно было видеть не только саму деревню, но и окрестности — столь высока была деревянная башня. Но пока что меня не спешили приглашать на нее. «Боярин» давал какие-то распоряжения, и соплеменники послушно повиновались.

Когда же все распоряжения были отданы, началось, как я понял, ожидание чего-то. В какой-то степени ожидание было мне на руку: во-первых, я мог хотя бы в какой-то степени реализовать свое любопытство по части наблюдения за тем, как одеты и как выглядят туземцы и туземки; во-вторых, я мог внимательнее присмотреться к местности, чтобы понять, в какую сторону мне устремляться в бегство, если возникнет такая необходимость. Такую сторону я определил для себя без особого труда: между двумя горами я увидел ущелье, по дну которого была протоптана узкая, но вполне заметная тропа. Сила и направление ветра, расположение солнца на небе в этот час, и то, как бежали по небу облака, — все это указывало на правильность моего умозаключения относительно направления дальнейшего пути. По всем приметам в конце этого ущелья, то есть буквально за горами, должен был быть какой-то водоем. Водоемы тут не редкость — все же мы не в Сахаре. Однако и не сказать, что встречались они часто.

Пока я мысленно вел диалог с самим собой относительно своих дальнейших планов, на примеченной мною тропинке показался человек. Сразу по настроению стало понятно, что все только этого человека и ждали. По возрасту приближающийся к нам туземец был явно старше многих здесь, а, возможно, и самый старый из всех. Груз лет его почти что не выдавали ни фигура, ни осанка, однако, глядя на лицо, ошибиться было невозможно: туземец был стариком. Помимо набедренной повязки на старике была меховая шапка, но совсем не боярская, как у давешнего моего знакомца, а скорее такая, какие носят народы Крайнего Севера. И как только сюда — на запад Африки — попадают все эти предметы! Была у старика и еще одна деталь гардероба — холщовая сумка на плече. Когда же старик приблизился к нам, то я от удивления чуть не упал: на сумке было изображение высотного здания Московского университета. И чтобы я точно был уверен в том, что передо мной именно это здание, прямо под ним краснела пусть и выгоревшая, но довольно отчетливая надпись кириллицей: «Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова». Каким-то парадоксальным образом менее всего выгорели буквы «М» и «В» — инициалы основателя российской науки. Старик подошел к нам, но даже не взглянул в мою сторону, а стал активно, с привлечением жестов о чем-то беседовать с «боярином», оба издавали при этом уже знакомые мне горловые звуки, напомнившие монотонное пение некоторых народов. Потом «боярин» подозвал того парня, который встретил меня на дороге и привел к месту будущего костра. Некоторое время три туземца еще о чем-то беседовали. Все же прочие стояли рядом, но в разговор не встревали. Старик же по ходу этого разговора все чаще и чаще бросал на меня взгляды. И иногда мне казалось, что еще миг и старик улыбнется, но этого не происходило. Как же заскучал я по обыкновенной человеческой улыбке!

Старик-студент

По тому, что старик с холщовой сумкой направился ко мне, я понял, что разговор его с «боярином» и с моим первым проводником был окончен. Тут уже ошибки быть не могло — старик улыбался.

— Привет, — сказал старик по-русски и улыбнулся во весь свой белозубый рот.

Я еще не успел испытать шок от услышанного, как старик, явно предвидя мою реакцию, продолжил:

— Не удивляйся. Я сразу понял, откуда ты прибыл, человек со звездой на ладони. Я даже знал, что когда-то придет такой час, и племя наше будет осчастливлено твои приходом. Не сразу, нет, но то, что ты сейчас здесь, станет для всех нас началом новой эпохи. И для вас, кстати, тоже.

— Но откуда…

— Ты хочешь спросить, откуда я знаю твой язык? Так ведь ты сам уже догадался по надписи на моей сумке, не так ли? Более сорока лет тому назад я учился в Москве, в университете, учился на физика. Антенну на хижине видел? Моих рук дело. Станет грустно совсем — ставлю на крышу солнечную батарею, включаю российское телевидение и общаюсь с ним. Потому и язык не забывается.

Мне хотелось задать вопросы старику, но беда была в том, что он ни своего имени не назвал, ни моего не спросил, а к тому же я не знал, как обращаться мне к нему — на Вы или же на ты. Он обращался на ты, но ведь он существенно старше меня… Мои мысли коммуникативного свойства прервал старик, который будто бы мог эти мысли читать:

— Как тебя звать, я знаю. В одном из пророчеств, полученных весьма странным путем, было имя, странное для России, правда, — Рушель. Тебя так зовут?

Мне ничего не оставалось, кроме как ошарашенно кивнуть в знак согласия.

— Мое имя для тебя будет очень трудным, поэтому ты можешь звать меня так, как звали мои советские товарищи. Зови меня Африканыч.

Я улыбнулся, услышав такую номинацию, улыбнулся, потому что вспомнил, что у отца одного моего юношеского приятеля тоже было такое отчество; вернее — не совсем такое, но очень похожее: Африкантович.

— И наконец, — продолжал Африканыч, — обращайся ко мне на ты. Мне так будет проще. Поэтому и к тебе, хотя ты великий и могучий,

я тоже обращаюсь на ты, обращаюсь как к старому товарищу, а не как к тому, кто пришел изменить судьбу моего народа.

— Африканыч, — обратился я к своему новому знакомому, — о каком пророчестве ты говоришь? Как связано оно со звездой на моей ладони? Что ждет, если верить этому пророчеству, наши народы в будущем?

Вопросов было много, но сколько всего я еще хотел спросить! И сразу бы высыпал все вопросы на своего собеседника, если бы только не опасался, что тем самым могу его отпугнуть или даже просто охладить к продолжению беседы со мной. Признаться, я не так любопытен, как может показаться, но тут ситуация обязывала узнать как можно больше. Африканыч не замедлил начать отвечать на мои вопросы, и в голосе его не было и тени раздражения или же нежелания продолжать разговор. Все же прочие туземцы, включая «боярина», смиренно ждали неподалеку.

— Однажды случилось так, что издалека ветер принес нам, в нашу эту деревню, где сейчас мы с тобой находимся, странный голос. Ветер дул из-за гор, прямо из этого вот ущелья струилась речь человеческая. Хотя, казалось, принадлежала она и не человеку вовсе. Поначалу мы не могли разобрать ни слова, сколько ни пытались. Вроде бы язык был знаком всякому, но вот понять что-то не получалось. Стих ветер, с ним стихла и речь. Все мы были очень опечалены, поскольку древнее предание нашего народа, известное здесь всем, гласило, что когда-то настанет час, и ветер принесет великое знамение. Казалось, этот час настал, ведь ветер действительно принес что-то. Но что — нам было не понять. Понимаешь, Рушель, все в нашем племени от мала до велика ждут перемен. Ты уже понял, что мы и есть те самые каннибалы, про которых ты наверняка слышал, когда только еще собирался сюда.

Я кивнул, не желая ни единым словом вторгаться в столь щекотливую тему как людоедство. Кивнул и тут же спохватился, вспомнив, как прореагировал «боярин» на мой недавний кивок. А ведь при Африканыче я сделал это уже во второй раз! Видимо, лицо выдало мое волнение, а возможно, Африканыч действительно читал мои мысли.

— Не волнуйся, — сказал он, — когда я разговариваю с тобой на русском языке, то и жесты мои ровно те же, что приняты в твоей стране. У нас же кивок головы означает полное нежелание что бы то ни было дальше обсуждать.

Я сразу же подумал, сколь опрометчиво кивнул в ответ на речь «боярина» возле костра: тем самым я просто отрезал тогда для себя все пути к хоть к какому-то диалогу. И если бы не Звезда-Семерида на моей ладони… Конечно, я не мог не спросить и про то, что означает мотание головой.

— А это, — отвечал Африканыч, — у нашего народа знак приглашения к серьезному разговору, к спору. Ты уже успел кому-то здесь продемонстрировать подобное?

Я кивнул, и мы оба рассмеялись, после чего Африканыч продолжил свой рассказ, продолжил с поднятой им самим темы каннибализма:

— Каннибализм, Рушель, если позволительно так выражаться, — наш крест. Ты думаешь, что нам очень нравится поедать себе подобных? Вовсе нет. Сейчас чувствуешь запах свежего мяса? Совсем не человеческого. Это только что мои соплеменники забили домашнего тура. Животное — близкая родня вашим коровам. С давних пор мои предки здесь занимались разведением туров. А еще возделывали поля, охотились, рыбачили на той реке, что протекает сразу за горами. Но с тех же самых давних пор мой народ, дабы боги наши не гневались, обязан заниматься каннибализмом. Ритуал этот предполагает, что будущую жертву — не спрашивай, откуда эта жертва берется, сам ведь едва ей не стал — заживо жарят на костре, а потом каждый из участников съедает по маленькому кусочку. Тем самым и боги наши делаются добрее, и мы принимаем в себя то лучшее, что было в съеденном человеке. Никакого физиологического удовольствия этот обряд нам не приносит, но таковы правила, придуманные не нами; не нам их и отменять. И все же уже несколько поколений мой народ живет в ожидании того, что настанет когда-то такой час, когда не нужно больше будет заниматься каннибализмом. Мы ждем этого часа. Потому и знамения, о котором я рассказываю, мы тоже ждали. Только представь, каково было наше разочарование, когда ветер в тот день стих, а мы так ничего и не поняли из того, что ветер этот нам принес. Но настало утро следующего дня, и ветер из-за гор подул снова, а сразу же вслед за этим полились слова, которые по-прежнему разобрать было невозможно. Тогда решили послать за старейшиной нашего племени. Старейшина этот давным-давно удалился от дел и жил на покое в глубине джунглей. Он был уже в таком возрасте и статусе, когда не нужно принимать участия в каннибальском обряде. Всякий в нашем племени мечтает когда-нибудь дожить до этого, стать таким же, не есть людей. В тот день, пока звали старейшину, пока он пришел, ветер опять успел стихнуть, стихли и столь важные для нас слова. Но теперь у нас была надежда, что назавтра все повторится вновь. Так и случилось. Едва солнце показало первые свои лучи из-за джунглей, как с противоположной стороны дунул ветер. И полилась таинственная речь. Старейшина закрыл глаза и принялся слушать. Сразу же по его виду стало ясно, что речь понятна ему. Все мы ободрились и стали дожидаться окончания слов ветра. Долго ли, коротко, а ветер стих, слова закончились, и старейшина открыл глаза. Воцарилась тишина, и только после этого старейшина начал произносить свою речь, из которой мы узнали, что далеко вниз по течению великой реки, что протекает за горами, на одной из излучин есть холм, на том холме многие века сидит человек…