33 секрета здоровой и счастливой жизни

Блаво Рушель

Левый берег почти сплошь был затянут зеленью джунглей. Нечто подобное мне приходилось видеть, путешествуя по рекам в Юго-Восточной Азии. Лишь изредка среди лиан мелькала не менее зеленая, чем эти лианы, крыша какой-нибудь лачуги. А однажды я увидел несколько стоящих почти впритык друг к другу добротных деревянных домов, похожих внешне на дачные домики нашей средней полосы, только, пожалуй, ярче выкрашенные по фасаду. Не иначе как живут тут новые африканские; вокруг царит убожество, а они не стесняются выставлять напоказ свое богатство. Однако, повторюсь, дома были редкостью среди джунглей. Лодки, спешащие куда-то по водам великой реки, тоже можно было встретить лишь там, где поблизости было какое-никакое жилище. Только в отличие от места начала моего плавания лодками теперь управляли не мальчики-подростки, а взрослые и сильные физически мужчины. Течение здесь стало быстрее, поэтому плыть против него мог только человек с достаточно развитой мускулатурой. Мне было проще — течение само несло меня к заветной цели и только радовало своей скоростью и мощью. Возле домов людей практически не было. Видел женщину, которая полоскала белье, будто дело было у нас на Волге или на Дону, и только цвет кожи отличал эту туземку от какой-нибудь доморощенной Анфисы или Аксиньи начала прошлого века. Видел еще игравших с мячом мальчишек — будущие звезды африканского футбола. И еще совсем неожиданно, вдалеке от жилья возник вдруг из джунглей громадный чернокожий воин: стоило только взглянуть на раскраску его лица и торса, чтобы сразу понять — так выглядит настоящая боевая раскраска; да и вооружен он был, отнюдь не клюшками для гольфа и не шарами для боулинга, а длинным копьем и луком со стрелами. Грозно этот воин посмотрел на меня, но никаких действий не предпринял, а то ведь, кто его знает, что могут замышлять местные против человека с иным цветом кожи. Вот, пожалуй, и все люди, которые встретились мне за весь день на левом берегу великой реки.

Куда как любопытнее было смотреть на правый берег. Немного поодаль начинались холмы, а перед ними простиралась

равнина, укрытая ковром из разных цветов и пахучих трав. Да, Африка — это не только песок Сахары от горизонта до горизонта и не только непролазные джунгли тропиков. Знаете, на какой-то миг я даже забыл, что нахожусь в Африке — так похож был этот пейзаж на те, что можно встретить в России: цветистый луг, за ним не то холмы, не то курганы, солнечный день, томящиеся на крыше мира облака… Долгое время правый берег не баловал меня людьми или хотя бы следами их обитания. Потому, вероятно, поначалу я чаще бросал взоры на берег левый. Но вот прямо посреди цветистого луга стали появляться маленькие домики. Или только с фарватера реки казались они маленькими? Интересно, из чего сделаны окна в этих домиках? Стекла ведь туземцы еще не знают. Неужели из бычьего пузыря, как у наших предков в Древней Руси? Домиков становилось все больше и больше, стали среди них появляться и каменные строения, в которых, должно быть, по здешнему климату и жарко даже. За то уж точно никакой экваториальный ливень не страшен — крыши выглядят очень прочно, а материал, из коего они сработаны, напоминает черепицу, которая так популярна в странах на побережье Балтики. О диво! Стали попадаться дома в два, в три и даже в четыре этажа! Не иначе на моем пути лежит крупный город. И правда, как могла река не привлечь к себе мегаполис! Так повсюду заведено, и Африка в этом плане не исключение. Людей все больше, попадаются машины. Сверяю с картой — действительно, в этом месте находится хоть и небольшой, но город. До нужной мне излучины ничего такого похожего на мегаполисы потом уже не будет, однако мне и этот не сказать, чтобы был сильно интересен — как-то невольно отклоняюсь от фарватера поближе к противоположному левому берегу; не хочется привлекать лишнее внимание к себе. И вместе с тем размышляю: ведь прошло всего несколько часов, как побывал я в деревне, уровень развития населения которой не дотягивает (и это мягко говоря) до хотя бы относительных представлений о том, какой должна быть жизнь человека; более того, ни на секунду не забываю, что все, кого я видел в этой деревне, включая и замечательного Африканыча, каннибалы, а проще говоря — людоеды. И не сказочные, не легендарные, а самые что ни на есть реальные. И жертвы их тоже реальны. И я, ваш покорный слуга, едва не стал одной из таких жертв. Но лишь чуть отплыл по реке — и вот, пожалуйста, город, цивилизация, жизнь, надо полагать, бьет ключом. Даже со стороны ничуть не хуже какого-нибудь Сибирского или Уральского районного центра. Так буквально соседствуют здесь первобытный мир каменного века и век в полном смысле этого слова нынешний. Контраст внешне весьма разителен — в городе люди одеты фактически так, как одеваются в Европе. Ну, скажем, как одеваются на европейских курортах в те месяцы, когда воцаряется пляжный сезон. Как одеты жители каннибальской деревни, я уже описал на наиболее примечательных образцах, на вожде-«боярине» в первую очередь. Большинство же туземцев там никак не одето, если не считать набедренной повязки. И самое главное отличие… Но только я подумал о том, что этим самым главным отличием будет наличие каннибализма в деревне и его отсутствие в городе, как вспомнил последние слова Африканыча и все мои размышления по этому поводу. И сразу все эти дома, машины, люди обрели для меня совсем иной смысл: и здесь тоже одни поедают других; при этом тот, кто еще недавно восседал во главе пиршественного стола, усеянного человеческим останками, вдруг оказывается в тарелке на этом столе; и, возможно, не в виде главного фирменного блюда этого сезона, а всего лишь одной из разновидностей легкой закуски. Выбраться же вновь СО стола ЗА стол шансов нет — съедят и даже не оставят косточек. Весь мир таков. Эти невеселые мысли вновь овладели мною, пока я проплывал мимо гвинейского города, что расположился на правом берегу великой реки примерно на середине пути между деревней каннибалов и холмом, на котором несколько веков сидит человек. И к этому человеку мне нужно попасть во что бы то ни стало. Если судьба окажется и в этот раз благосклонна ко мне, то холм этот увижу я завтра через пару часов после рассвета.

Пока же сегодня солнце еще не зашло за джунгли, я продолжаю любоваться берегами великой реки. Вот на правом берегу начинается деревня, очень похожая на ту, которую я покинул утром. Разве что нет телевизионной антенны и вышки для отпугивания кабанов. Видать, нет в этой деревне своего Африканыча, способного хотя бы таким вот образом приобщить к цивилизации местный люд. Люд же этот хорошо мне виден с воды: кажется, все население деревни собралось тут нынче на какой-то праздник. Все мужчины раскрашены в оранжевые, голубые и зеленые цвета; головы их украшают связки из птичьих перьев, сделанные по принципу тех, какие в фильмах моего детства носили индейские вожди в исполнении немецких и югославских актеров. Только, пожалуй, у тех индейцев оперение было побогаче — погуще, поярче; порою перья с головы свисали до самой земли. У здешних же головные уборы из перьев больше всего напоминали усредненный вариант между тюбетейкой и бейсболкой, и лишь у некоторых — видимо, самых важных и значительных — дотягивал до панамы. В руках местные сжимали копья, потрясая ими в такт какой-то музыке. Сначала я не мог понять, откуда эта музыка здесь берется, но, присмотревшись, увидел человека, которого я бы назвал шаманом. Во всяком случае таким мне представляется настоящий шаман: маска укрывает не только лицо, но и всю голову, в руке бубен, которым он то и дело бьет по бедру, а сам при этом изображает какой-то дикий и вряд ли вызванный естественным способом экстаз. К монотонному позвякиванию бубна примешивается еще и не менее монотонный, но более громкий и частый звук барабана. Оказывается, барабанов целых три штуки. И не барабаны это даже, а продолговатые бочки, по которым ударяют в такт три человека в каких-то белых накидках. Звуки громкие, но глухие, а потому довольно противные. Однако местным, судя по всему, нравится — вон как лихо пляшут. Понять, что именно они изображают, вряд ли возможно. Может, это обряд на удачную охоту, а может — на счастливый брак. Не исключаю и того, что так здешние туземцы кого-нибудь хоронят или же, напротив, подвергают обряду инициации. Кажется, тут никакого каннибализма в прямом смысле, но все же не рискую подплывать близко к месту праздника — видно ведь и так неплохо, так чего искать добра от добра? Течение несет меня все дальше, вот уже скрылись за поворотом танцующие туземцы, вот уже стих звон бубна шамана, притихли и барабаны. Вновь река начинает заполняться естественными, природными звуками — плеском воды, жужжанием насекомых, шелестом птичьих крыльев.

Вижу на правом берегу еще одну деревню. Здесь и не пахнет праздником. Здесь, наоборот, трудятся в поле. И мужчины, и женщины, и даже дети возятся в земле. Не вижу, что там растет, но побеги уже довольно крупные. Кукуруза или, может, подсолнечник? Нет, не знаю. Отрадно то, что хоть эти люди не едят себе подобных, как те, что провожали меня утром до горной тропы. Не едят ли? И опять, как и давеча, слышу циничный ответ-вопрос Африканыча, отталкивающего мою лодку от берега… И соглашаюсь, опять соглашаюсь с ним. Да, едят, еще как едят. И эти, что трудятся в поле, едят не только маис или что там у них произрастает. Едят своих близких, родню едят и соседей, чужих людей едят, детей своих и родителей, сестер и братьев, мужей и жен. А в деревне, где был праздник, люди не едят друг друга? Шаман отпляшет, откамлает свое, бубном отзвенит и давай глотать всех без разбора. Барабанщики проглотят друг друга. Если это похороны, то съедят мертвеца; если обряд инициации, то жди к ужину блюдо из юноши, которому сегодня суждено стать мужчиной. Свадьба? Съедим молодоженов. Ритуал на удачную охоту? Съедим охотников. Чествование юбиляра? Давайте скорее его проглотим, даже жевать не будем! Сколько всяких поводов для самого настоящего каннибализма дает нам это страшный и безумный мир! Но чем страшнее и чем безумнее делается мир вокруг меня, тем сильнее и крепче делается моя вера в то, что я призван этот мир поменять. Нет, даже не столько я призван стать причиной грядущих перемен, сколько предначертано мне первому об этих переменах узнать и знание свое великое донести до всех вас, до добрых людей, чтобы были готовы к тому, что ждет нас, наш мир, всю Вселенную очень и очень скоро. Но я не забегаю вперед, я по-прежнему верен слову, данному самому себе, и потому смиренно дожидаюсь сначала заката, а потом рассвета, после которого увижу я цель своего странствия — холм на излучине великой реки.

Пока же над рекой сгущается тьма. Вот уже и луна поднялась и отразилась в теплой воде. А ведь еще недавно отражался в водах другой реки Мирожский монастырь. Та река носит имя Великая, и эта река — тоже великая. И что, если за тайнами Вселенной не надо идти на другой край нашего мира? Что, если самые главные тайны прячутся от нас не в Мьянме, не в Индии или Непале, не в Китае или Африке, а где-то рядом совсем — в Изборске, что под Псковом, в древнем Торжке или в не менее древней Старице, в Старой Руссе, где-то еще, где мы не ищем тайн Вселенной, а они между тем есть. В следующий раз отправлюсь, пожалуй, по Руси великой, вот так же возьму лодку и буду, пока хватит сил, сплавляться по Волге или по Днепру. Буду плыть и смотреть на ночное небо. На небе столько всего, что непременно можно хоть что-нибудь увидеть, а уже увидев, попытаться понять, осмыслить, постичь, решить, разгадать. Наверное, и африканское небо полно загадками, тайнами разными. Но сейчас я в таком состоянии, что пытаться разгадать хоть что-то на этом небе выше моих сил. Да и не надо пока делать этого, ведь цель моего путешествия сейчас ясна до предела. И не только ясна, но и близка — всего лишь несколько часов — и я буду у цели. До самого рассвета великая река баюкала меня мерным течением своим и отражала такую яркую луну и такие низкие звезды…

Остановка

Когда

же джунгли на левом берегу окрасились золотом первых лучей рассвета, я умылся, чуть перегнувшись с борта лодки, поприветствовал радостный мир вокруг меня, так благоприятствующий мне в эти дни, и решил на полчасика причалить к берегу — все-таки почти сутки на воде давали себя знать. И хоть лодка моя была для меня довольно-таки комфортабельным местом, но все же хотелось именно сейчас, именно вот в такое чудесное утро ощутить под ногами не зыбь речной волны, а твердую землю. По аналогии в тот момент, когда я лодку свою причалил к берегу, когда ступил с нее на песчаную кромку, отделявшую водную лазурь от разноцветья и разнотравья луга, вспомнился мне один из персонажей любимого мною в детстве Фенимора Купера: мальчику, который никуда и никогда не уходил с корабля, предстоит впервые в жизни ступить на сушу; мальчик страшно нервничает и выспрашивает у старых мореплавателей — правда ли то, что там, на суше, под ногами будет нечто твердое и некачающееся? Старики смеются над беднягой мальчиком, хотя кажется, что старый мореход должен как никто другой понимать такого рода страдания своего юного коллеги. С этими мыслями я привязал лодку к прибрежному деревцу, а сам разулся и стал прохаживаться по песку — весьма теплому, несмотря на ранний час. Настроение у меня в тот момент было благостным, несколько расслабленным. Так и должно быть: стресс случился позавчера, когда меня чуть не съели каннибалы; вчера мрачные размышления о тотальном каннибализме нашего общества сменялись яркими и радостными вспышками осознания собственного величия; ну а сегодня можно успокоиться, заменив контрастный душ купанием в теплом бассейне, а просмотру кинематографического микса из отвязной комедии и фильма ужасов предпочесть легкую романтическую мелодраму. Это я, конечно, выражаюсь образно. Вряд ли кто-то здесь на экваторе предложит мне бассейн или кинозал. Но хотелось, очень хотелось некоторого замедления и мозгового отдыха. Вместе с тем я продолжал усердно хранить бдительность: прогуливаясь босыми ногами по щиколотку в воде, я, подобно тому, как старушка в электричке, поставив на багажную полку свою сумку, ежесекундно бросает туда взоры, опасаясь похитителей, ни на секунду не упускал лодку из виду. Ну как веревка оборвется или развяжется? Тогда течение мигом подхватит мою лодку и унесет без меня туда, куда надо прежде всего мне, а только потом моей лодке. Нет, все-таки приходится признать, что крайне трудно в нашем неспокойном мире сохранять спокойствие. Не человек, так стихия восстанет против тебя. Не стихия, так ты сам… Однако в то утро беда едва не пришла ко мне оттуда, откуда ее не ждали. За прошедшие день и ночь я успел привыкнуть к всплескам рыб в воде великой реки; вероятно, поэтому такой всплеск у самых моих ног никоим образом меня не смутил и не насторожил, только заставил чуть пристальнее взглянуть на узел, держащий лодку строго у берега и не позволяющий ей отправиться дальше без меня. Но тут мне пришлось одним прыжком отскочить от воды, потому что вода, до этого такая мягкая, не холодная и не горячая, вдруг обожгла мне ступню. Оказавшись вмиг метрах в пяти от реки, я посмотрел на то место, где только что стоял, наслаждаясь безмятежным африканским утром. О ужас: прямо из воды на меня выползал, плотоядно щелкая челюстями, самый настоящий крокодил. Зверь не спешил, а я замер на месте, словно оцепенел.

Краем глаза я взглянул на свою ногу, которую только что так обожгло. Неужели крокодил укусил меня? Но нет: это был совсем не укус, крокодил задел мою ступню своим телом, похожим на панцирь с шипами. Получилось несколько царапин, просто теплая вода усилила эффект. Однако сейчас мне было не легче от того, что крокодил меня не укусил — зверь надвигался на меня с недвусмысленными намерениями. «Позвольте узнать, что кушает за обедом крокодил?» — нелепо пронеслось в моей голове. И тут уже не требовался ответ — питается, похоже, тем же, чем намедни едва не пообедали каннибалы, живущие выше по течению реки. Но там хотя бы были люди, люди со своими страхами и мечтами, а здесь — рептилия, клацающая зубами и истекающая при этом слюной.

И никогда не забыть мне желтых глаз крокодила. Эти глаза смотрят на меня. Черные полоски зрачков слово просветы на погонах милиционера, пришедшего арестовать злоумышленника. Может быть, пуститься в бегство? Ринуться в сторону от реки? Но не могу вспомнить, быстро ли бегает крокодил? Кажется, что все-таки довольно быстро — нагонит, непременно нагонит. Кто-то, вероятно, по этому эпизоду упрекнет меня в малодушии — скажет: подумаешь, крокодил; не лев ведь и не тигр, даже не носорог, известный на всю Африку своею свирепостью. И я бы согласился, если бы не размеры этого крокодила. Который день уже на моем пути встречаются настоящие гиганты: сначала это был первый каннибал, которого я увидел посреди джунглей, потом «боярин»-вождь с бутылкой из-под шампанского на голове, теперь вот крокодил-великан. Такому достаточно ударить хвостом, чтобы сломать мне руку или ногу. А уж зубы… И эти желтые глаза с черными прорезями зрачков! В тот момент что-то подсказало мне, что спасение от страшного крокодила может быть сродни тому спасению, которое позавчера пережил я у каннибалов. Медленно, чтобы только не спровоцировать крокодила к броску (а бросок бы непременно сбил меня с ног), поднимаю руку и поворачиваю ладонь в ту сторону, где желтеют глаза хмурой рептилии. Теперь я твердо уверен в том, что крокодил, если его зрение хотя бы близко по структуре зрению человека, увидел на моей ладони приведшую в трепет каннибалов-туземцев Звезду-Семериду. Подействует ли? Если подействует, то это будет самое настоящее чудо. Из-за поднятой ладони хорошо вижу — крокодил остановился и не сводит глаз со Звезды-Семериды. Теперь отчетливо понимаю, что чудо произошло — звезда подействовала на моего противника. Крокодил как-то нелепо фыркнул и стал задом уходить к воде. Всплеск — и рептилия исчезла в синих водах великой реки, а я вздохнул с облегчением, буквально перевел дух, исчерпав стрессовую ситуацию. А что если я поплыву и крокодил запрыгнет в лодку? Лучше прогнать от себя дурные мысли и двигаться дальше к намеченной цели.

Я отвязал веревку, оттолкнулся веслом от берега, и течение, как и ранее, понесло меня к той излучине, возле которой стоит тот самый холм. Час, никак не больше, отделяет меня от этого холма. Река на стремнине быстра, но я успеваю размышлять. И вновь мысли мои о людоедстве. Крокодил ведь тоже, как и каннибалы, хотел меня съесть. Мир животных так устроен, что сильные поедают слабых, а стоит сильному стать слабым — захворать, состариться — так тут же тот, кто по природе был слабее, но пока что не стар и не недужит, хватает бывшего силача и ест. Хищники не брезгуют и человеком, когда тот беззащитен. Но разве вооруженный человек ведет себя лучше? Модница в европейском городе приобрела сумку из крокодиловой кожи. Это означает, что чуть раньше пришел в джунгли человек, вышел к реке, увидал крокодила и убил его. А все только затем, чтобы та самая модница пару раз прошлась по улице своего города с новой сумкой. И в этой связи неудивительно, что крокодил только что хотел со мной поступить так же, как некогда мой собрат поступил с его собратом. Человек ест зверя, зверь ест человека. В который раз убедился, что в этом мире все едят друг друга. И потому представление о миссии моей с этих позиций все более и более укреплялось. Получалось, что весь наш мир строится на том, что в нем все только и заняты поглощением живых организмов. Складывалось ощущение, что единство мира зиждется именно на этом. Но ведь такое положение вещей никак нельзя назвать правильным! Если все останется так, как есть, то можно сделать вывод: человек рождается для того, чтобы есть себе подобных, а в конце концов — для того, чтобы самому быть съеденным. И тогда выходит, что мир наш не так прекрасен, как был задуман изначально, раз в нем, в этом мире, есть место для удовлетворения хищнических инстинктов. Почти уверен, что могу услышать возражения: да, мир так устроен; и это закон; и не нам этот закон менять. Однако я не могу смириться с тем, что всякая норма — это хорошо. Мы же не воспринимаем африканский каннибализм как норму или как что-то позитивное. Напротив, мы говорим об отрицательном отклонении от нормы, когда речь заходит о людоедах. Но при этом для нас хорошо и нормально, когда охотник убивает зверя, когда начальник увольняет подчиненного, когда… Не буду продолжать список такого рода примеров. Что же касается животных, то тут картина взаимоотношений их с миром людей еще более противоречива. «Охотник в тайге убил медведя», — такое сообщение мы воспринимаем как должное. «Медведь в тайге задрал насмерть охотника», — это сообщение прочитывается как нонсенс, как ужасная и трагическая патология. Но как же так! Речь ведь, по сути, об одном и том же: убийство одним существом другого существа. Возможно, мои умозаключения и не убедили вас, но пока я плыл по великой реке от того места, где меня едва не съел крокодил, я размышлял именно в таком ключе. И чем больше я размышлял, тем очевиднее для меня делался вывод: наш мир нуждается в некоторой реорганизации, нуждается, по крайней мере, в той части, которая отвечает за взаимоотношения. Нет, я нисколько не преувеличиваю своих возможностей в данном плане, не думаю, что мир изменится только оттого, что я пришел в этот мир. Однако именно я сейчас направляюсь к холму на излучине великой реки, чтобы стать вестником грядущих перемен. Такова моя миссия. Перемены эти произойдут и без моего вмешательства. Но моя задача — предупредить человечество, чтобы оно было заранее подготовлено к тому, что случится с нашим миром очень и очень скоро. Мир этот в полной мере достоин того, чтобы быть лучше, чем он есть. И когда подплывал я на своей лодке к тому самому холму, то на душе у меня было радостно от того, что наконец-то я смог хоть немного обобщить, систематизировать все мысли и ощущения этих нескольких дней.

Часть 4

Холм медитации

Место диалогов с Вселенной

Неужели эта часть моего странствия позади? О том, что скоро появится долгожданная излучина, меня известил вдруг разом изменившийся пейзаж по обеим берегам великой реки: стали появляться холмы, поросшие густой травой и издали напоминавшие сопки нашего Севера или Дальнего Востока. У подножья этих холмов во множестве наблюдались домики прежде невиданной мною шарообразной формы: они напоминали торчащие из земли головы, а соломенные крыши украшали их будто элегантные прически. Однако было очевидно то, что домики эти давным-давно стоят необитаемыми.