40 австралийских новелл
Шрифт:
— Я не мог, сам не знаю почему, ты пойми, Джини…
Он видел, как она торопливо шептала что-то на ухо второй буфетчице и в спешке никак не могла развязать фартук.
— Не надо, не выходи, Джини, — крикнул он. — О чем говорить?
— Слим, — тихо окликнула она, так и не развязав фартука.
— Я напишу тебе, — отозвался он.
— Хорошо, Слим. И спасибо за розу. — Она сказала это так, что все слышали, все, кто был в баре. Потом вспыхнула и отвернулась. Но он видел ее лицо в зеркале за стойкой, видел и свое лицо и видел, что она смотрит на него в зеркале. Он помялся
С получасовым опозданием они поднялись на борт «Арго». Матросы тут же убрали трап. Старший механик, С+оявший здесь же у борта, проговорил, глядя куда-то поверх Слима, как будто перед ним был не человек, а дерево:
— С утра явишься к капитану, на мостик…
Слим молча прошел мимо. Даже со спины видно было, как он зол. Он сбежал по трапу в кубрик. Несколько кочегаров пили чай. Никто не сказал Слиму ни слова. Он постоял у двери, и вдруг кто-то окликнул его:
— А, Слим, как дела, бродяга?
Слим улыбнулся и подсел к столу. Наконец-то он был дома.
А. Е. СТЕРДЖИС
В КАМЕНОЛОМНЕ (Перевод Б. Антоновича)
Стадли взглянул на очередь — впереди еще одиннадцать человек. Переступив с ноги на ногу, он нащупал в кармане последний окурок, вытащил его и закурил. Солнце так сильно палило, словно лучи проходили через линзу. Легкая пыль поднималась из-под ног людей, стоявших в очереди. Стадли облизал губы, проглотил слюну. Зачем он забрался в эту дыру? Даже на Золотом Береге было лучше, хотя он часто проклинал его из-за тропической лихорадки, тамошней пищи и одиночества. Но были там и свои преимущества: вдоволь табака, спиртного, и все это очень дешево. Самое лучшее виски стоило двадцать четыре шиллинга бутылка. После работы он принимал душ, смывал пот, грязь и все накопившееся за день раздражение, надевал чистые парусиновые брюки вместо пропотевшей рабочей одежды; отдыхал на раскладном стуле, вытянувшись во весь рост; долго наслаждался вином, которое подавали, стоило лишь хлопнуть в ладоши; и у него была работа. Он проклинал ее, обливался потом и кровью, нервничал, злился и кричал на негров ни с того ни с сего. И тем не менее это была работа. А человеку нельзя без работы. Он мечтает о достатке, досуге, отдыхе на солнечном пляже. Но, когда у человека нет работы, жизнь для него теряет всю прелесть. Чувство собственного достоинства исчезает, на смену ему приходит скука, горечь…
— Фамилия?
Стадли вздрогнул, словно очнулся от сна.
— Эй, ты! Фамилия?
Он удивился тому, что оказался у самого окошка, не заметив, как перед ним, в пыли, прошло одиннадцать человек. В окошке он увидел знакомое лицо.
— Стадли, Генри Томас, механик, шофер.
Человек, сидевший у окошка, вытянул шею и с насмешливым удивлением поднял брови.
— Вроде знакомый. Приходил сюда раньше?
— Тринадцать дней подряд, — ответил с горечью Стадли.
— Гм… Механик и шофер. Какие машины водил — роллс — ройсы? — И человек в окошке усмехнулся собственной
Стадли деланно улыбнулся.
— Нет, работал на паровых и электрических кранах, землечерпалках, насосах.
— Гм… — Тот взглянул на свои бумаги. — Видно, твой тринадцатый номер невезучий. Ни кранов, ни землечерпалок, ни насосов нет. И механики сегодня тоже не нужны. Зайди-ка завтра.
Стадли постоял, помолчал. Он дышал быстрее обычного, ноздри его раздулись, губы сжались. Потом сделал шаг вперед. И волнение, сдерживаемое в течение двух недель, вдруг вырвалось наружу.
— Зайди завтра! Легко сказать! Могу я ответить так жене, когда она попросит денег на обед, или ребятишкам, когда они попросят есть? Зайди завтра!..
Человеку, сидевшему у окошка, стало неловко; он вспыхнул, прищурился и смерил Стадли быстрым взглядом.
— Мне очень жаль, друг, но не могу же я выдумывать работу. Одно могу— сказать тебе, чем мы располагаем.
Стадли в отчаянии посмотрел на него.
— Но хоть какая-нибудь работа найдется? Какая ни на есть…
Человек в окошке медленно покачал головой:
— По нашим сведениям, есть только одна работа — разбивать камень.
Стадли налег на окошко. — Почему вы сразу не сказали?
— Но ты же механик, специалист.
— Какого черта! Могу я получить эту работу?
Человек в окошке сочувственно улыбнулся.
— Тебе приходилось разбивать камни?
— Нет, но…
— Видел когда-нибудь здешнюю каменоломню?
— Нет.
— Сущий ад.
— Сидеть без работы — тоже ад.
— Это не обычная каменоломня, как…
— Все равно.
— Там настоящий колодец. Со всех сторон закрыт, дышать нечем, жара, вонь…
Стадли улыбнулся.
— Я работал на Золотом Береге. Сорок шесть градусов выше нуля. Это же смерть для белого человека!
— Гм… Знаешь Доновена, здешнего десятника?
— Нет.
— Хуже всякого надсмотрщика над рабами. 1 олько смотри, не говори ему, что я так сказал.
Стадли пожал плечами.
— Ладно, попробую с ним поладить.
Человек в окошке решился:
— Ну что ж, простофиля, иди, но потом не говори, что я тебя не предупреждал. Подпиши вот здесь. Ну, все в порядке.
Он высунулся в окошко и показал Стадли, куда идти.
— Доновена ты найдешь вон там, у сарая с зеленой крышей.
— Спасибо вам, и… и простите, что нагрубил, но я…
— Ладно, ничего. У меня это каждый день бывает. Такая уж моя работа. Желаю тебе счастья, дружище, оно тебе пригодится.
Доновен оглядел Стадли с головы до ног: щуплый, мягкие белые руки, взгляд неуверенный. А Стадли с завистью смотрел на высокого крепкого надсмотрщика, на его сильные загорелые руки и бычью шею; но больше всего он позавидовал его невозмутимому спокойствию, его полной уверенности в прочности своего положения.
— Ты когда-нибудь бил камень?
— Случалось.
Доновен недоверчиво усмехнулся.
— Будешь работать вот здесь.
— Хорошо.
Доновен еще раз с неодобрением посмотрел на его белые руки н нахмурился. Наклонившись, он положил свою громадную ручищу на плечо Стадли.