402 метра (рейсеры)

Костин Константин Александрович

— Скоро узнаешь, — я махнул на блестящий, свежевымытый паровоз. — Поехали?

Всю дорогу капитан донимал меня вопросами. Мент — он и в Африке мент, от этого никуда не деться. Мне пришлось работать на два фронта — игнорировать Собакина, отделываясь многозначительным "Скоро узнаешь", и сражаться с управлением Pagero, который, после моей крошки, больше напоминал плоскодонку, попавшую в шторм, чем крейсер, на статус которого джип претендовал своими размерами. Когда мы, наконец, добрались до моего дома, я покрылся испариной раз на пять.

— Теперь-то скажешь? —

стоял на своем Дима.

— Имей терпение, а? — буркнул я.

Асфальт оказался сантиметров на пятнадцать ниже привычного. Спрыгнув с подножки, я потянулся, разминая затекшую от жесткого неудобного кресла спину. Капитан, который всю жизнь ездил на допотопном Grenada, одарил меня непонимающим взглядом.

Хлопнув дверью джипа, я зашел в подъезд. Следом, бормоча под нос что-то невразумительное, последовал милиционер. Неспешно переставляя ноги, я зашагал верх по лестнице.

— Стой, — окликнул Дима странным, незнакомым мне тоном.

— Чего? — обернулся я.

— Чуешь? — повел носом капитан. — Кровью пахнет.

— А паранойей не пахнет? — поинтересовался я.

Собакин чиркнул зажигалкой. Неровный свет пламени выхватил из темноты человеческую фигуру, лежащую на грязном полу в нише под лестницей. По засаленной куртке цвета хаки с наполовину оторванным воротником я узнал в ней Степаныча.

— Эй, — я потряс ветерана за плечо. — Ты в порядке?

Ответом был слабый стон. Ухватившись поудобнее, я перевернул отставного прапорщика на спину. Рука попала во что-то теплое и липкое.

— Сашка? — прошептал военный. — Сашка, ты?

— Твою мать! — воскликнул я, заметив рану на животе ветерана, из которой неровной струйкой, пульсируя, текла темная кровь. — Степаныч, кто это тебя так?

— Ничего, Сашка, еще повоюем, — прапорщик сел, уперевшись спиной в стену. — Жаль, не уберег…

— Кого? — проорал я, осененный страшной догадкой. — Кого не уберег?

— Деваху твою… — голос отставника становился все слабее.

— Таню!?

Едва не сшибив с ног опера, пытавшегося дозвониться до "скорой", перепрыгивая через несколько ступенек, я устремился к квартире. Входная дверь была приоткрыта. Распахнув ее резким ударом ноги, выставив вперед Шпалерадзе, я проник внутрь. Никогда бы не подумал, что придется вот так, с медведем на перевес, входить к себе домой. Мой дом — моя крепость? В каком месте?

Зал — пусто. Все тот же бардак, те же железки, разбросанные на полу. Спальня — пусто. Кабинет — пусто. Столовая — снова пусто. Кухня. Раскалившаяся плита, кастрюля, валяющаяся на полу в окружении пельменей. Тани, как и следовало ожидать, нет и здесь.

— Ну? — вошел капитан.

— Гну, — ответил я, зафутболив в бешенстве табуретку.

— Успокойся, — прикрикнул Дима. — Мебель-то в чем виновата?

— Ни в чем, — согласился я, пиная кастрюлю.

Посудина, жалобно звякнув, врезалась в стену. От пластиковой ручки остались лишь мелкие осколки.

ВСЕ! Не уберег! Они забрали ее! Забавно, черт, но именно в этот момент, когда уже ничего поделать было нельзя, я понял, как мне нужна Татьяна. Хотя

бы в благодарность за то, что у нас когда-то было, за то, что она для меня сделала, я должен был помочь ей. Да, мы порой ссорились, доходило даже до драк, после которых я заклеивал пластырем разодранные раны от ее когтей, а девушка лежала, связанная скотчем по рукам и ногам, на полу. Было все — и плохое, и хорошее. Хорошего, если подумать, было больше. Вообще, Татьяна — единственная девушка, которую я когда-либо любил, любил по-настоящему. А это многое значит. Кроме всего прочего — я обещал. И точка.

Добавив, напоследок, ногой по кастрюле, я прикурил сигарету, и сел на пол, обхватив голову руками. Все.

— Степаныч этот, — произнес Дима, присаживаясь рядом. — Просил передать тебе это.

Капитан протянул десятирублевую монету. Ту самую юбилейную монету "55 лет победе в Великой Отечественной Войне". Так и не пропил. Несмотря ни на что у этого человека еще остались какие-то ценности, помимо зеленого змия.

— Как он? — осведомился я.

Собакин молча развел руками. Пуская в потолок струйки дыма, я медленно, но верно терял ощущение реальности. За окном орала сиреной "скорая". Поздно. Совсем близко, нещадно надрываясь, пиликал телефон.

— Трубку возьмешь? — поинтересовался Дима.

— Лучше ты, — отрешенно ответил я.

Капитан ушел на поиски трубки радиотелефона. Спустя полминуты пиликанье прекратилось.

— Быстро, — возбужденно прошептал опер, зажимая рукой микрофон. — Здесь громкая связь есть?

Я молча ткнул нужную кнопку.

— Так вы слушаете? — раздалось из динамика трубки.

— Конечно, конечно, — поспешно заверил Собакин. — Я внимательно вас слушаю.

— Как я уже сказал, Александр, ваша девчонка у нас. Если хотите получить ее обратно живой, и, что, думается, имеет для вас не меньшее значение — невредимой, то предлагаю совершить обмен.

— Какой же? — спросил Дима, подав мне знак держать язык за зубами. — Деньги?

— Все не так прозаично, — усмехнулся голос. — Девка в обмен на машину.

— Какую машину? — непонимающе нахмурился капитан. — Дж…

Теперь я пнул его, чтобы не болтал лишнего.

— "Десятку", какую еще? У вас их сто? — недовольно буркнул голос. — Она немного пострадала сегодня ночью, лучше, чтобы машина была в идеальном состоянии. Времени вам — до завтрашнего утра. Дальнейшие указания получите, опять же, завтра утром. Вопросы?

— А если?.. — начал опер.

— Никаких если. Не будет тачки — получишь свою девку без головы. Будут менты — получишь свою девку без головы. Малейшая накладка — получишь свою девку без головы. Еще вопросы? Нет? Тогда до связи.

— Эй, — крикнул Дима.

Поздно. Телефон ответил короткими гудками. Покрутив в руках трубку, капитан бросил ее на стол.

— Что здесь, черт побери, происходит? — протянул Собакин.

Это я и сам хотел бы знать. Не вдаваясь в подробности, предельно лаконично и понятно, я описал события субботней ночи. Дима слушал молча, попыхивая сигаретой, изредка качая головой.