419
Шрифт:
Четверо. Молодые парни, по спинам течет пот — в моторке пристали к трубе и по очереди молотили кувалдой по долоту, вскрывали металлический шов. Наготове стояли пустые бочки и канистры.
У одного на плече висела древняя винтовка; увидев Ннамди, он свистнул остальным — мол, бросайте работу, — стянул винтовку с плеча, неловко поднял, прицелился.
Ннамди отчаянно греб, сражался с течением.
— Побежишь — мы тя догоним! — крикнул на иджо человек с винтовкой.
У них моторка. У Ннамди каноэ. Охота выйдет недолгой. Ннамди бросил грести, приветственно
— Ноао! — крикнул он, улыбнувшись. — Я рыбу ищу. И все.
Человек опустил винтовку. Понаблюдал, как Ннамди подплывает.
— Я тя знаю.
Один из тех, кого наняли нефтяники. Ннамди видел его на Бонни-айленде.
— Ну а то ж! — сказал парень, перейдя на английский и широко улыбаясь. — Точно знаю.
Ннамди тоже улыбнулся, но улыбка у парня преобразилась и теперь больше походила на ухмылку.
— Я сортиры чистил, а ты там скакал козлом, красавец. — Он повернулся к остальным. — Меня убирать послали, а этот спал на пухлых подушках, механиком работал. — Снова к Ннамди, в покрасневших глазах бурлит ярость: — Вали давай, пока я тя не пристрелил.
Ннамди снова дергано погрёб, попытался отойти. Но течение сносило каноэ к моторке.
— Вали отсюдова! — заорал парень.
Завел патрон в патронник, дернул затвор, стрельнул по воде в паре футов от каноэ. По мангровым болотам раскатился грохот. Ннамди вздрогнул.
И тут, и тут — течение… отпустило.
Неведомый ову, что держал Ннамди, разжал хватку, Ннамди резко развернул каноэ и направил к манграм на берегу — корни будто ноги. Надеялся оттуда шестом протолкнуть лодку вверх по течению и сбежать.
Стук по трубе возобновился. Ннамди оглянулся на узловатые спины, на долото, приставленное к шву, на парня с Бонни-айленда. Может, он Ннамди во сне привиделся, Бонни-айленд этот? Ннамди подумал о том, сколько сортиров прочистил этот парень, подумал о молотах и наковальнях — и бросил грести.
Каноэ медленно развернулось и вновь поплыло к моторке.
Парни бросили свое занятие и уставились на Ннамди. Не дожидаясь второго выстрела, тот сказал:
— Вы неправильно делаете.
Каноэ бортом пихнуло моторку.
— Вы так до нефти не доберетесь.
Они колотили по шву, но трубопровод двойной, а линии швов ступенчатые.
— Даже если вскроете, внутри еще одна труба. А она стальная. Никакого молотка не хватит. И ножовки. Трубопровод — это вам не винная пальма.
Парень из сна про Бонни-айленд сощурился:
— А ты-то что смыслишь?
Ннамди ухмыльнулся:
— Я ж механиком был. Вам надо искать центральный манифольд. — Показал вверх по течению, куда уходила по болотам труба. — Вон там ближе всего. Поищите манифольд — там слабое место.
Остальные переглянулись — непонятно, стоит ли ему доверять.
— Манифольд?
Ннамди кивнул.
— Поплывете вдоль трубы, найдете коллектор. Много труб. Манифольды на вид прочные, но там одни заклепки и болты, а болты ломаются. Их никто не трогает, поэтому их не охраняют — не так, как насосные станции. Найдите
Парень с Бонни-айленда поглядел на Ннамди, сощурившись, — глаза точно оружейные гильзы в лужах крови — и сказал:
— Ноао.
Вот вам сказка о том, как мальчик стал москитом.
58
— Ладно, но дело-то в чем, все ж не так просто, много факторов, вот в чем дело-то…
Уоррен частил, слова спотыкались друг о друга — и так всякий раз, когда он впаривал младшей сестре что-нибудь сомнительное. Уговаривал, скажем, обменять два четвертака на четыре пенса. («Четыре ведь больше двух, правильно? Выгодная сделка».) Или спрыгнуть с гаража в кучу листьев, которую он только что нагреб. Лора после этого злоключения три недели ходила в гипсе по щиколотку. Уоррен первым расписался на гипсе маркером — эдак с росчерком. По сей день так расписывается.
Банк начал процедуру присвоения родительского дома. Адвокат Уоррена предъявил банку судебное предписание — расследование-то не закончено, — но это временная затычка, и Уоррену это ясно. Им сдали слабые карты, хоть сестрица этого и не понимала.
— Маме прислали уведомление о выселении, — сказала Лора. — Из ее собственного дома!
— Слушай, дела такие. Чтоб маме не выезжать, нужна очень крупная шестизначная сумма, пятьдесят штук только чтобы в дверь войти, а потом платить за дом годами — и дороже рыночной стоимости, я хочу заметить. Мамы уже не станет, мы всё будем платить, а дом-то ведь не такой уж и распрекрасный.
— Это дом нашей семьи, — огрызнулась она.
— Был, — сказал Уоррен. — Это был дом нашей семьи. Если он тебе так дорог, может, сама и выкупишь? Переедешь, будешь выплачивать. Я понимаю, ты у нас журналистка или кто там, в деньгах не купаешься, но хоть какие-то сбережения у тебя есть?
— Есть, но их не хватит. Вообще никак, сам ведь понимаешь. Это же ты у нас вроде бы крупный и успешный бизнесмен.
— Я и есть крупный и успешный, — огрызнулся он. — Я за «кадиллак», небось, выплачиваю больше, чем ты за свою меблирашку мудацкую.
— Это не меблирашка, это квартира.
— Она твоя? Не твоя. Ты ее снимаешь. Между прочим, я ее тебе и подогнал. Хоть горшком назови, а все равно меблирашка. Я о том и толкую. Ты не представляешь, какие у меня расходы. Я и так уже на пределе, все активы вложены, инвесторы в затылок дышат. Я не могу из жопы достать пятьдесят кусков, а уж дом купить — и подавно. Пускай мама переезжает к нам в Спрингбэнк.
— Что, в подвал?
— Да, в подвал. А ты что предлагаешь?
— Кое-что. Потрать чуток своих баснословных богатств, чтоб нашу мать не выперли из ее собственного дома. Ты же говоришь, что ты богач.