47 ронинов

Виндж Джоан

Ронины держали путь на юг, к океану – и сама природа действовала исцеляюще, окутывая их теплом и радуя свежестью красок. Теперь воинам не приходилось скрываться от соглядатаев Киры. Чтобы облегчить путешествие раненым, Кай выбрал дорогу вдали от торговых путей, но поближе к селениям, где можно было заночевать и пополнить припасы. За еду и целебные мази Мика щедро расплачивалась серебром и медяками из казны Киры. Поначалу крестьяне опасливо встречали путников, но провожали ронинов с чувством глубокой благодарности – и облегчения.

Усталость

и раны давали о себе знать. Оиси с тревогой следил за Каем, который неутомимо вел ронинов к дому. Мика следовала за ним, словно легендарная Томоэ Годзен за бесстрашным Ёсинакой. Для Кая и Мики окружающий мир как будто перестал существовать: не имели значения ни боль ран, ни тяготы пути, ни разница в положении. Влюбленные смотрели друг на друга, не смея верить, что они вместе.

Оиси не гневался на них. Любовь перестала быть для него пустым звуком. Глядя на Мику и Кая, он с печальной тоской вспоминал Рику. Часто самурай ехал рядом с сыном, вел с ним неторопливые беседы о жизни, стараясь наверстать упущенное.

Среди ронинов были братья, отцы и сыновья. Они тоже говорили друг с другом о прошлом, о доме и семьях, о доблести и чести. Ронины не задумывались о будущем, стремясь лишь добраться до могилы господина Асано и отдать ему последний долг.

Все понимали, что краткий промежуток времени, отпущенный им, был драгоценным даром ваби-саби, неожиданно прекрасным мигом, наполненным аварэ – печальным очарованием и глубоким ощущением гармонии и бренности мира. Но этот миг окончится, словно последний глоток сакэ или гаснущие искры шутих в летней ночи… или бездонная голубизна весеннего неба.

По ночам, разбуженный болью ноющих ран, Оиси напряженно размышлял о гири и ниндзё, пытаясь ответить на мучившие его вопросы о смысле жизни. Однажды, когда ронины устроили ночлег на лесной поляне, самурай, завернувшись в одеяло, прихваченное в замке Кираяма, смотрел сквозь ветви деревьев на убывающую луну. Ночной ветерок приносил запахи трав и сосновой хвои. Сон не шел. Оиси повернулся и взглянул туда, где обычно спала Мика-химэ.

Ее подстилка была пуста.

Оиси резко поднялся, вскрикнув от внезапной боли, и заметил среди деревьев какое-то движение.

Мика, озаренная лунным сиянием, стояла рядом со спящим Каем, завернувшись в стеганое шелковое одеяло. Кай, как и прежде, устраивался на ночлег вдали от остальных – то ли по привычке, то ли чтобы не тревожить сон любимой.

«Как долго она здесь стоит? – подумал Оиси. – Как часто оберегает сон Кая, будто милосердная Каннон?»

Казалось, Кай погружен в глубокий безмятежный сон, хотя Оиси не сомневался в том, что полукровка знает о присутствии Мики.

Страстное влечение Мики и Кая

было очевидным. Любовь навечно связала их души, хотя они жили в мире, где не имели права ни говорить друг с другом, ни оставаться наедине. Под страхом смерти им запрещено было жениться или вступать в близость.

Оиси, так же как и его повелитель, князь Асано, всегда соблюдал принятые устои общества. Принадлежность к разным сословиям жестко разделяла Мику и Кая даже здесь, за пределами ограниченного законами мира, где влюбленные могли предаться своей страсти…

Самурай задумался, почему так получилось… его сын был зачат в плотских утехах, неотделимых от чувств… физическая любовь естественна и необходима для жизни, как воздух.

Мика все еще стояла, глядя в сторону Оиси, словно не зная, что делать дальше. Самурай осторожно перевернулся на другой бок, спиной к ней. «Госпожа моя, жизнь – всего лишь сон бабочки, – подумал он. – Приятных сновидений».

Оиси закрыл глаза и с неожиданной болью вспомнил, как написал эти строки своей жене, на третий день после свадьбы. Снова и снова он повторял их, будто мантру, пока невыносимая боль утраты не утихла, и наконец уснул крепким сном.

Кто-то осторожно тряс его за плечо. Оиси раскрыл глаза и увидел перед собой сына.

– Что-то случилось? – пробормотал он, нащупывая рукоять меча.

– Нет, нет, ничего, – зашептал Тикара, схватив отца за руку. – Но… Мика-химэ… – Он встревоженно поглядел на пустующее спальное место госпожи Асано.

Оиси удовлетворенно потянулся и закрыл глаза.

– Отец! – снова затряс его Тикара. – Она с Каем… Прошу вас, не убивайте его… – умоляюще произнес он и всем телом навалился на раненую руку отца.

Самурай застонал от боли и отвесил сыну подзатыльник.

– Не собираюсь я никого убивать, – хмыкнул Оиси. – И говорить никому не стану.

Тикара ошарашенно посмотрел на него:

– Но если кто-то вдруг заметит…

– Молчи, а то и вправду заметят. А ты чего поднялся?

– По нужде ходил, – смущенно объяснил юноша.

– Погоди, – вздохнул Оиси, протер глаза и сел. – Послушай, есть такая поговорка: «Прошлое – чужая страна, там все иначе».

– По-моему, так говорят, когда хотят оправдать настоящее, – недоуменно сказал Тикара.

– Ох, ты мудр не по годам, – усмехнулся Оиси. – Мы, нарушив приказ сёгуна, решили отомстить за смерть нашего повелителя и тем самым принесли клятву навсегда остаться в стране прошлого – там, где титул самурая дается человеку за его поступки, а свадьбы играют не ради укрепления политических связей. Так вот, в этой стране прошлого влюбленные, желавшие заключить брачный союз, должны провести вместе три ночи…

Тикара удивленно раскрыл глаза, а затем поклонился Оиси.

– Простите меня, отец, – прошептал он. – Вы очень мудры…