48 минут, чтобы забыть. Фантом
Шрифт:
Точнее, понял прекрасно.
— Знаю, ты бы хотела, чтобы мы были вместе. Но я облажался.
Вроде уже немало времени прошло со дня ее смерти, а я до сих пор оправдывался перед ней, как перед стоящей рядом.
Взглянув на лежащие на столе счета, вспомнил, что завтра до пяти надо не забыть заплатить. Потом вернуться домой. Приготовить ужин. Найти для мелкого новый рюкзак в школу, прошлый где-то при переезде затерялся. А потом понял, что к вечеру меня здесь больше не будет. Холодный пот пробежал по позвоночнику.
— Он уже большой парень, прорвется как-нибудь. Да,
Я прикрыл глаза.
— Черт. Нет.
Свалившийся внезапно Эдмундс с трудом умещался в голове. Как будто я заснул в середине дурацкого фильма как раз в момент кульминации. Вот сейчас проснусь, и снова все станет, как раньше. Но нет, солдат, это тебе не чертово кино.
Я подошел к стене, чтобы снять с вбитого туда гвоздя перчатки. Вряд ли мне разрешат их оставить. Все, что нужно для тренировок, есть в интернате, так говорил полковник. Но эти вроде как счастливые. Я в них ни одного боя не проиграл.
Покрутив на прощание в руках, я аккуратно положил их на стол. «Может, Нику пригодятся», — подумал я и тут же прыснул. Ну и бред. Ник и бокс вещи настолько не совместимые, как лед и огонь, как солнце и луна, как наш отец с матерью. Я до сих пор не мог понять, каким образом они столько прожили вместе. Люди иногда выбирают друг друга странным образом. Вопреки голосу разума и рациональности.
За восемнадцать лет совместной жизни в нашем доме скопилось такое количество разбитой посуды, что хватило бы на целый французский сервант моей бабушки. Родители просто не умели иначе — жить не на крайней точке кипения. Парадокс, но при этом их отношения никогда не трещали по швам.
Покачав головой, я ухмыльнулся. Яркое «тогда» все еще плясало перед мысленным взором разноцветным ворохом, когда необратимо приближающееся «завтра» уже маячило на горизонте. Еще никогда раньше я так отчаянно не мечтал остановить время вместо того, чтобы шагать с ним в ногу.
Я окинул взглядом комнату, пытаясь найти хоть одну вещь, которую мог забрать с собой как напоминание о доме, но увы. Отец решил, что от прошлого нужно избавляться сразу и без сожалений. Потому что так легче. Застегнул полупустую сумку, швырнул в угол, а потом свалился на кровать прямо в одежде, прикрыв глаза рукой от света. До сих пор не привык, что дом этот в редкостном запустении, и даже выключатель здесь приделан в прихожей. Но сил встать и вырубить свет уже не было.
Кровать была скрипучей и неудобной. В комнате было слишком жарко, к тому же я до сих пор не привык к ее запаху, но усталость взяла свое. Растеклась по телу, и я вместе с ней по постели. Но когда сон уже практически унес меня в свои глубины, раздался тихий голос:
— Джесс… Джесс…
Я с трудом разлепил уже успевшие привыкнуть к темноте под веками глаза и сощурился.
— Можно я сегодня в твоей комнате посплю?
Нет!
Нет и нет.
Господи, нет!
Я покачал головой. Потому что это становится его дурной привычкой.
Разозлился почему-то. На него, на себя.
Я уже знал, что стоит мне посмотреть в его лицо, и я пропаду, потому что Ник мог заставить меня сделать для него все, что угодно. Вот только как объяснить этому парню, что к слабости
«Малыш, — кричало все внутри меня. — Сталь закаляется огнем и ударами, только так металл становится тверже. Невозможно выиграть бой, не выходя на ринг. Нельзя стать победителем, не подняв перчаток».
А Ник… он всегда был слишком хрупким, слишком… невинным, Господи. Только мир вокруг погряз в войне, и как выбраться из него победителем, если ты далеко не воин?
— Бро, ты уже взрослый пацан. Давай сам, а? — стараясь, чтобы голос звучал насколько возможно ровно, ответил я, но вместо того, чтоб уйти, Ник присел на край моей кровати.
Я обреченно вздохнул. Даже не говоря ни слова, этот мелкий засранец умел вертеть мной так, как никому не позволено.
— Мне опять снился огонь, — произнес он, обхватив тонкими пальцами свои воробьиные плечи. Такие же, как у матери. Отец часто шутил, что об углы ее тела можно порезаться. Теперь ее "острота" досталась Нику. — А если я не успею, Джесс? Вдруг я не смогу, как в тот раз, проснуться, и мы все сгорим?
Он заглянул мне в глаза своими невинными, как у брошенного щенка, и чувство вины тут же вспыхнуло внутри, огнем пробежав по нервам.
Прости, что приходится оставить тебя.
Прости.
Прости.
Ник смотрел на меня, не ожидая ответа, а потом подошел к столу, взял в руки перчатки и положил их сверху на сумку.
— Это же счастливые, — объяснил он и медленно развернулся, чтобы уйти.
Боже…
Дети определенно понимают больше, чем мы, идиоты взрослые.
На секунду я обреченно прикрыл глаза, чувствуя, как в них остро режет. Потому что Ник — последнее светлое, что у меня осталось. Причина, которая, как плот, все еще держала меня на плаву среди океана проблем.
Отодвинувшись к стенке, я надавил на переносицу и крикнул:
— Топай сюда. Только подушку свою захвати.
Глава 5. Рейвен
Театр ночью — непроходимый лабиринт. А без фонаря еще и травмоопасный. Ступать приходится осторожно, чтобы не провалиться в щель или не пораниться о валяющиеся вокруг обломки стекла и мусора. Здесь нет ни нормальной уборной, ни кухни, ни даже подобия спальни. Стены от пола до потолка в трещинах и сколах, а проходы завалены сломанными стульями, театральным реквизитом, мусором и пылью. Со стороны это место похоже на огромный шкаф, в который запихали ненужный хлам. Так, что кажется, откроешь двери, и он с грохотом на тебя повалится.
Осторожно переступая через гипсовый бюст не то Шекспира не то Медузы-Горгоны, я втискиваюсь в узкий проход, хватаюсь за стену, чтобы устоять на ногах, и оглядываюсь. Комната похожа на репетиционный зал, потому что одну стену занимает большое зеркало, местами разбитое. В центре на полу — почерневшая печка на дровах, в которой уже горит огонь, и два матраса. Сосредоточенно глядя перед собой, Шон достает из сумки мужскую футболку и запихивает туда собственную куртку, сооружая подобие подушки.