52 Гц
Шрифт:
Желание разбить голову себе было сильнее.
Себе, не ему.
Он смотрел в лицо Винсенту, держал за горло и не мог отвернуться, потому что знал: нельзя поворачиваться, за спиной — пропасть, и это ее дыхание шевелит волосы у него на затылке. Из ее глубины поднимаются теплые потоки воздуха, прогоняют по спине мурашки. Странно, что они были теплые. Он бы ожидал ледяного мороза в спину. Но нет. Ледяной мороз был ни к чему. Он не сделал бы хуже. Майклу уже было — так, что никакой мороз не сделал бы хуже.
Потому что он, вдвоем с Винсентом, они оба, в полном сознании, сделали то, что
Они его изнасиловали.
У него холодело лицо и тряслись руки, когда он думал об этом по пути назад. Когда пешком шел до станции, когда сидел в поезде, когда сидел в самолете, парализованный таким ужасом, что не мог даже дышать. Ни дышать. Ни жить с тем, что он сделал. Он сделал. С Джеймсом. Он. Сам.
Почему он не слышал? Он же помнил как Джеймс говорил “нет”. "Нет!" Всей этой идее. Его появлению. Всем разумным и мягким словам Винсента. Джеймс сопротивлялся, как мог — а они не слышали, не обращали внимания. Требовали объяснить, почему — нет. Ведь так будет лучше. Ведь это все упрощает. Ведь это удобно. Разумно. Правильно.
Они заставили его. Сломали. Принудили. Так и не услышав его отказ.
Да почему же у него все выходит именно так? Его как будто просто нельзя подпускать к Джеймсу. Он все рушит. Все разрушает. Сколько раз Джеймс просил его остановиться? И сколько раз Майкл послушался? Ни одного. Привык, что между ними “нет” — это игра. Привык, что эта игра не кончается. Не услышал, когда “нет” было всерьез. И теперь с этим надо было как-то жить, а жить с этим не получалось. Жить с этим было нельзя.
Почему он не защитил? Почему не остановил Винсента? Как он мог его не остановить? Как он мог его слушать, этот бред про семью втроем, почему, почему это казалось настолько разумным?..
Хотелось получить все и сразу? Обрести Джеймса, но позволить ему жить с другим. Быть с ним рядом, лишь когда хочется немного развлечься. Когда хочется острых ощущений. Да еще и с позволения официального мужа! Кто откажется? Пусть другой будет с ним в горе и в радости, в болезни и в здравии — прилетать, вырываясь на пару дней из своей сумасшедшей жизни, трахаться, улетать. Получать все, ничем не расплачиваясь. Утешать себя — мы же вместе, просто, ты понимаешь, карьера…
"Не изменяй себе", — просил Джеймс.
"Сохрани в себе самое важное", — говорил он.
Что он увидел тогда, в Бирмингеме?.. Было ли это видением судьбы?.. Может, это он, Джеймс, знал будущее, знал, как все обернется, и поэтому всеми силами пытался Майкла затормозить — а тот пер, не разбирая дороги?.. А Джеймс кричал ему, как тот кит, которого никто не слышит, и Майкл — не слышал. Смотрел на него — и не слышал ни звука. Думал лишь про себя.
Он вернулся домой, не чувствуя ног. Ничего не чувствуя, кроме вины, ужаса и отчаяния. Дома был кокаин — Майкл точно не помнил, сколько он принял. Много, кажется. Он просто хотел перестать чувствовать боль. Он просто хотел не сойти с ума — и, кажется, перестарался.
Майкл почувствовал, как его подхватили и подняли, переложив на каталку. Накрыли одеялами, повезли. Колесики громко катились по плитке, Майкл смотрел в потолок
Он всегда был уверен, что такие вещи могут случиться с кем угодно — только не с ним. Он точно знал, что всегда может остановиться. Сколько бы он ни пил, сколько бы он ни прикладывался к кокаину, это просто разбавляло его жизнь, делало еще проще, веселее, помогало скоротать время. Он знал, что в любой момент может сказать себе “хватит”. Он не был зависимым — это просто смешно. Он все контролировал. Он всегда понимал, что он делает.
Передоз?.. У него?.. Это звучало дико. Это должно было бы ошибкой, и он искал причину своей ошибки, глядя на звездное небо, под которое его выкатили из дома. Он не хотел умирать. Это была случайность. Он просто хотел забыть.
Дакота вновь оказалась рядом, заглянула в лицо.
— Майкл схватил ее за руку.
— Прости, — попросил он. — Прости за все, что я говорил.
Она усмехнулась. Наклонившись, поцеловала его в лоб над бровью.
— Котик, я знаю, что такое кокаиновая депрессия, — сказала она. — Видела у своих девчонок.
— Неважно, — сказал Майкл. — Я был мудаком. Я очень жалею.
— Я знаю, — мягко сказала она и вздохнула. — Я же знаю тебя. Могу отличить, когда ты мудак — а когда у тебя от кокса поехала крыша.
?
Когда он открыл глаза, уже в палате, у его койки сидел Бран и смотрел на него. Майкл зашевелился, приподнимаясь. Хотел попросить, чтобы он в этот раз обошелся без своих шуточек, но Бран опередил его, заговорил первым.
— Это все она. Она мне весь день твердила, что что-то не так. А я слышать не хотел. Она говорит — надо съездить, я чувствую, надо. А я говорил — да он нахер пошел бы. Я бы себе не простил, понимаешь? — спросил Бран дрогнувшим голосом. — Я бы себе не простил, если б ты помер!..
Он страдальчески свел брови, неловко провел рукой по круглой башке. Майкл смущенно молчал.
— Ты только не помирай, ладно? — почти по-детски попросил Бран. — Если ты помрешь — кто у меня останется?.. Все кругом такие воспитанные, слова сказать нельзя. В морду не дашь — сразу визг. Душу не отведешь, хер на стол не положишь. Как в зоопарке! Кругом шарики и мороженое. С ними ж нельзя по-человечески, по-простому! Надо — цивилизованно. С этикетом. Все же люди. Выть хочется от этих людей. Нахер послать некого. Если бы не она, я бы жить с этим не смог, понимаешь? — сдавленно спросил Бран.
Он отчетливо потянул носом, утер его запястьем.
— Прости, — шепотом попросил Майкл. — Я вам столько дерьма наговорил…
— Да то первый раз! — перебил Бран. — Поднимешься — и еще столько же наговоришь!
Майкл помотал головой. Ему казалось, ему лучше будет зашить себе рот нитками и никогда в жизни его больше не раскрывать, а то у него что ни слово, то сплошной пиздец. Джеймса в тот раз, после "Оскара", с ног до головы приласкал, приехал извиниться — так лучше б не приезжал. Брану с Дакотой наговорил такого, что самому было тошно вспомнить.