52 Гц

Фальк Макс

— Терренс напуган, — возразил Питер. — О какой силе ты говоришь?

— Переступая порог его спальни — самостоятельно, а не по приказу — Эрик шагает в пропасть. Он предает своего Бога. Он позволяет своим желания взять верх над ненавистью. Для него же ненависть к англичанам — это не только естественное чувство, но еще и выбор. Он с головой падает в соблазн. Он успокаивает себя тем, что просто нашел неплохой способ надрать зад еще одному англичанину, просто уже не метафорически. А на самом деле он беспомощен перед своими чувствами. Он

действует грубо и резко, потому что сам напуган тем, что с ним происходит. Тем, как сильно он хочет этого. Он чувствует, что теряет себя — и нуждается в помощи Терренса, чтобы найти себя заново. И у Терренса момент его слабости оказывается момент его триумфа. Эрик приходит, чтобы подчинить его — но сам подчиняется, потому что чувствует, что Терренс может дать ему новую цель, еще выше, еще значительнее, чем отец Донован. И Терренс должен это почувствовать. Сам.

— А Эрик может дать ему какой-то намек? — спросил Питер.

— Никогда, — сказал Майкл. — И Терренс должен судить не по тому, что он видит ясно — а по косвенным уликам. Но прежде всего Терренс должен покорять, покоряясь. Не думай об этом, как о сексе на камеру. Это драма. Это отчаяние с обеих сторон. Это дикое, страстное желание чувствовать себя живым, когда вокруг умирают тысячи. Это желание забыться, отречься от мира хотя бы на короткий срок. Вот о чем тебе надо думать.

Питер кивнул пару раз, глядя в стол.

— Ну и слова не забудь, — посоветовал Майкл.

Питер вскинул голову, глянул на него.

— Какое из слов?.. “Ооо”? Или “Оо-оо”?

— “Ыыы”, - поправил Майкл.

Питер, успевший глотнуть чая, фыркнул, едва не подавившись, торопливо глотнул — и расхохотался.

Сцена у них обоих сегодня была без слов.

Они готовились к ней пару недель. Обсуждали каждую деталь, каждый шаг, чуть ли не схемы со стрелочками рисовали. Питер уже не паниковал от самого факта постельной сцены с мужчиной. Волновался, конечно — но это было рабочее волнение, а не страх внезапно очнуться геем. Майкл, впрочем, все равно держал руку на пульсе и не давал Питеру загоняться.

— Значит, Терренс стоит у стола, никого не ждет, — в десятый раз говорил он.

Они садились в стороне от рабочей суеты на раскладных брезентовых стульях. Майкл разваливался, как на шезлонге, открывал банку холодного горького тоника. После сета он обычно не переодевался — так и таскал вещи Эрика, старался даже парик не снимать.

— А если ждет?.. — спрашивал Питер, сутулясь и втыкая локти в колени. — Если не ждет, но надеется? У него может быть предчувствие?

— Ты мне скажи.

— Терренс стоит у окна, — повторял Питер. — Он волнуется.

Майкл протягивал руку и легонько щелкал его в висок. Питер обиженно встряхивался:

— Эй!.. Ты чего!

— Это ты волнуешься, — говорил Майкл. — А не Терренс.

Если где-то рядом в пределах видимости или слышимости оказывался Джеймс, Майкл орал через всю площадку:

— Джаймс!.. Скажи мне, как

автор!..

Джеймс подходил с независимым видом, клонил голову набок и с любопытством смотрел на Питера, будто это Питер звал его подойти.

— Что за вопрос?

— Перед приходом Эрика Терренс волнуется?

Джеймс выпрямлялся, поднимал глаза вверх, будто советовался со своим внутренним голосом. Майкл внимательно смотрел, как тот шевелит бровями, хмыкает, морщит губы. Питер тоже смотрел — завороженно, распахнутыми глазами, будто верил, что Джеймс сейчас разговаривает с героями где-то у себя в голове. Выждав достаточно длинную паузу, чтобы можно было решить, что в ответ сейчас будет обстоятельный монолог, Джеймс возвращался из странствия в свои авторские глубины, раскрывал рот, делал вдох.

— Нет.

— Вот! — наставительно говорил Майкл, указывая на Питера пальцем. — Из-за чего ему волноваться? Он ничего не ждет.

— Но он напуган!

— Это ты напуган.

Питер закрывал лицо руками и бессильно рычал в них. Майкл ухмылялся:

— Хватит придуриваться, надо работать.

— Терренс стоит у окна…

— На голове.

— Майкл!..

Питер смеялся и шутливо замахивался, чтобы врезать. Майкл приглашающе задирал бровь, и Питер сдавался, опускал руку.

— Терренс стоит у окна…

— Без штанов.

Питер краснел, хохотал.

— Это Эрик стоит за дверью без штанов!

— Джаймс! — говорил Майкл, обращаясь к нему, как к человеку, облеченному высшей властью. — Питер хочет, чтобы Эрик стоял у него под дверью уже без штанов! Можно это устроить?

Питер замахивался уже всерьез, стукал кулаком в плечо.

— Ничего подобного я не говорил!

— Если найдешь обоснование — я думаю, Шене согласится, — отвечал Джеймс, изображая абсолютную серьезность.

— Да я десять обоснований найду, — снисходительно говорил Майкл.

— И какое первое?.. — спрашивал Питер, одновременно возмущенный и любопытствующий.

— Мыши утащили.

— Мыши утащили?.. — негодовал Питер, понимая, что его разводят, как ребенка. — А почему не волки съели?..

— А это было второе обоснование, — говорил Майкл.

— А третье какое?..

— Лепреконы украли.

— Зачем лепреконам штаны Эрика?! Ты и для этого десять обоснований найдешь?

— Зачем десять? Достаточно одного: они каверзные сволочи, и шутки у них так себе.

Питер возмущался, смеялся, сердился. Однажды запустил в Майкла сброшенной с ноги туфлей. Майкл увернулся и вдохновился:

— Вот! Знаешь, где так надо сделать? Когда Терренс под утро возвращается в поместье после того, как Эрик бросил его в холмах! Он же еще грязный будет, промокший, весь в репьях…

— Он там перчатку кидает! — возражал Питер.

— А пусть кинет туфлю! Что он, перчатки потерять не может? Может! А кинуть чем-нибудь надо.

Питер с сомнением смотрел на Джеймса, тот разводил руками: