52 Гц

Фальк Макс

— Нет, конечно! — возмутился Майкл. Потом понял, кинул. — Ага. Ясно. И готовую книгу можешь перечитать?

— Могу.

— Здорово, — сокрушенно сказал он. — А я не могу свои фильмы смотреть. Даже жалко иногда. Пытался, но не могу. Как только вижу свою рожу, так сразу хочется выключить. Или сказать себе, чтоб не придуривался.

— А ты придуриваешься?..

— Я не знаю, — честно сказал Майкл. — До сих пор не знаю, талантливый я или нет. Говорят — да. Ну, раз говорят, наверное, правда. А я сам не знаю. Смотрю на экран и вижу

себя. И такое чувство странное… Словно противно.

— Мне нравятся твои фильмы, — сказал Джеймс.

— Хорошо, — вздохнул Майкл.

Все это было грустно. Уже не больно до остроты, но грустно. Долгое выходило прощание, но он был рад, что они могут сидеть и разговаривать. Раньше так не могли. Раньше Майкл мог только сидеть рядом и слушать о высоких материях, не врубаясь, о чем идет речь. А теперь они могут на равных, да только поздно. Дружить им теперь, что ли?

— На самом деле я рад за тебя, — сказал Джеймс, аккуратно укладывая фотографии обратно в коробку. — Ты добился, чего хотел. Ты счастлив?..

— Не знаю, — с сомнением сказал Майкл. — Если бы можно было только сниматься и ничего больше не делать — был бы счастлив. А так… Нет, ну я рад, что сумел не проебать тот шанс, который ты дал. Было бы все впустую — было б обидно.

Майклу страшно хотелось спросить, как он все-таки сошелся с Винсентом. Но ему казалось, это будет лишний вопрос. Эта ночевка вдвоем, чердак, полный старых вещей, старые воспоминания… Они и так были опасно близки к тому, чтобы зажмуриться и сделать глупость.

Майкл вздрогнул от фантомной ревности, представив, как увидит, узнает в Джеймсе новые повадки. Отпечаток опыта с кем-то другим. Это все равно что затащить в постель сразу обоих — и его, и без пяти минут мужа. Нет уж, нахер такие эксперименты. И ставить Джеймса в ряд своих коротких связей, возникших под влиянием момента, он не хотел. Он когда-то восемь месяцев хранил ему верность — настоящий рекорд, ни с кем другим даже близко так не хотелось. Вот пусть все так и остается. В память о том, что было ведь тогда между ними что-то искреннее, хорошее.

— Прости, что я на тебя гавкнул, — сказал Майкл. — Тогда, в развалинах. Ты ничего не выдумывал. Я любил тебя.

— Знаю, — сказал Джеймс.

— Я не хочу, чтобы ты считал меня мудаком. Без тебя я бы до сих пор сидел в гараже и гайки крутил. Это ты показал мне, как можно хотеть большего, какой бывает нормальная жизнь. Не думай, что я забыл — я не забыл. То чего я добился — оно и твое тоже. Ты сказал — не хочешь делать вид, будто меня не было. Я тоже хочу. Не хочу, в смысле. Ты был. Прости… что ничего не сказал про машину, — искренне попросил он. — Я с тобой двести раз через себя перешагнул. В двести первый — не смог.

— Знаю, — с сожалением отозвался Джеймс. — Я понимаю… Сейчас уже. Ты по-другому не мог. Мне так нравилось тебя перевоспитывать, я был так увлечен этим. Мне нравилось быть твоим Пигмалионом, видеть, как ты на меня смотришь, как ловишь

каждое слово. Мне так нравилось быть тем, кто показывает тебе другой мир, что я постоянно упускал из виду, чего тебе это стоит. Какую пропасть ты преодолеваешь ради меня. Я судил тебя по правилам своего мира… вежливых, цивилизованных, обеспеченных людей. А ты был — из другого. Из того, где другая жизнь, другая манера решать проблемы. И я не имел права требовать от тебя того, чтобы естественно для меня. Я не понимал этого, не мог понимать — в восемнадцать лет. Но сейчас понимаю. И ты тоже, за это… Прости меня.

Майкл взял его за руку, потянул к себе. Джеймс привалился к нему, Майкл обнял его за плечи.

— Никто из нас не хотел, чтобы так вышло.

— Да.

— Я хочу, чтобы этот фильм, этот проект — был нашим самым хорошим воспоминанием. Я знаю, что разбитое уже не склеить, да и мы уже не те мальчики. И мы вряд ли станем друзьями. Но мы можем сказать друг другу «спасибо». Я пока не готов сказать, что прощаю тебя. Но я хочу простить. Я хочу перестать думать о тебе с болью в сердце.

— Однажды ты перестанешь.

Джеймс глубоко вздохнул, распрямился, вытирая глаза. Майкл выпустил его из рук, встал, отошел к противоположному скату крыши. Присел на корточки перед большой коробкой с игрушками. Вынул несколько деревянных кубиков, лошадку на колесиках, волчок.

— Почему Винсент?.. — все-таки спросил он. — Что тебя подтолкнуло?..

— Ты, — сказал Джеймс.

Майкл вопросительно поднял бровь, повернулся.

— У меня была подруга в Сорбонне, — сказал Джеймс. — Училась на кинокритика. Онорина.

Майкл пальцем катал лошадку по полу, слушал.

— Она постоянно болтала о своих знакомых — сплошь непонятые авангардные режиссеры, она была от них без ума. Заставить ее замолчать можно было, только вырубив битой по голове. Она ездила по фестивалям и привозила оттуда какие-то невообразимые картины, которые никто не мог смотреть, кроме нее. И писала по ним рецензии на пятьдесят страниц. Писала, читала вслух, она даже во сне разговаривала. Когда она приехала с Берлинале в 2010-м, она была в своем обычном экстазе. Сказала, что откопала там какого-то невероятного режиссера. Два дня говорила только о нем и о его фильме — какой он экспериментатор, какие смелые темы, как он работает с деконструкцией социальных шаблонов… Боже, я помню это до сих пор, — Джеймс усмехнулся.

Майкл молчал, нутром чуя какой-то подвох в этой истории.

— А еще она сказала, — продолжил Джеймс, — что режиссер нашел невероятную молодую звезду. Показала мне фото. И там был ты.

Джеймс смотрел на него, улыбаясь одновременно грустно и весело. Майкл смотрел в ответ.

— И что?.. — наконец спросил он. — При чем тут Берлинале?..

— Ты не помнишь?..

— Фестиваль?.. Смутно, — сказал Майкл. — 2010-й? Наверное, мой последний фильм у Даны.

— А Онорину? Помнишь?..