99 имен Серебряного века
Шрифт:
Еще в эмигрантскую пору Ариадна Тыркова-Вильямс писала: «Как писатель Ремизов шел и продолжает идти тяжелым путем. Он одержим художественной гордыней и никогда ни с чьим мнением не считался. Его чудачества, житейские и литературные, сочетаются с большим, трезвым и ясным умом, с редкой верностью суждений. Отвесные тропинки, по которым он, чаще всего с большим усилием, тащит свои „узлы и закруты“, не ведут к легким успехам, к широкой популярности. Он это отлично знает. Но в нем есть непреклонное, беспощадное к самому себе упорство, которое им владеет, не допускает снисхождения и поблажек моде, ко вкусам толпы и критиков, которые порой разбираются хуже, чем толпа».
Самого
Октябрьскую революцию Ремизов воспринял как трагедийный слом 1000-летней российской государственности и культуры («Слово о погибели русской земли»). На короткое время он сближается с эсерами, но и они вызывают в нем горькое разочарование: «До чего все эти партии зверски: у каждой только своя правда, а в других партиях никакой, везде ложь. И сколько партий, столько и правд, и сколько правд, столько и лжей».
Как прозорливый художник, Ремизов еще в 1907 году в сказании «Никола угодник» определил картину хаоса, которая возникнет в результате революции. «Не узнал Никола свою Русскую землю. Вырублена, выжжена, развоевана, стоит пуста-пустехонька, и лишь ветры веют по глухим степям, не найти в них правды…» Навел Никола кой-какой порядок, вернулся в рай и поведал святым: «Все со своими мучился, пропащий народ: вор на воре, разбойник на разбойнике, грабят, жгут, убивают, брат на брата, сын на сына, отец на сына, дочь на мать! Да и все хороши, друг дружку поедом едят, обнаглел русский народ».
Вот такой виделась Ремизову родная земля в революционных потрясениях. Писатель эмигрировал в августе 1921 года, сначала жил в Берлине, затем с 5 ноября 1923 года и до самой смерти в Париже. Отъезд из России воспринимал трагически, как вечную разлуку с любимой землей. Оценку революционной эпохи дал в эпопее «Взвихренная Русь» (1927), которая, по мнению Андрея Белого, является одной из лучших художественных хроник России смутного времени. В дальнейшем Ремизов не допускал лобовых антисоветских инвектив и за свою лояльность получил в 1946 году советский паспорт, но тем не менее не рискнул вернуться на родину.
В эмиграции Ремизов много работал, занимался мифами и легендами, экспериментировал со словом, писал автобиографическую прозу и продолжал делать то, что еще на ранней стадии подметил Максимилиан Волошин: «Ремизов ничего не придумывает. Его сказочный талант в том, что он подслушивает молчаливую жизнь вещей и явлений и разоблачает внутреннюю сущность, древний сон каждой вещи».
Все это так, но правда и то, что с 1931 по 1949 год Ремизов не смог опубликовать ни одной книги. Он их «издавал» сам, в единственном экземпляре, переписанном от руки красивым каллиграфическим почерком, и таких тетрадей было 430 штук.
В 1943 году умирает жена Ремизова, с которой он прожил 40 лет (они поженились в 1903 году). Ее облик Ремизов восстановил в книге «В розовом блеске» (1952). И в этом плане Ремизов был непохож на всех остальных серебристов. У Блока, Бальмонта, Маяковского, Есенина, Пастернака и других поэтов и писателей того времени было много любимых женщин, жен, любовниц и муз, а вот у Ремизова была одна-единственная. Любимая и неповторимая для него.
Они познакомились, будучи политическими заключенными. В тюрьме их камеры оказались рядом. Они переговаривались сквозь
Встреча несказанно обрадовала Ремизова — он увидел женщину редкой красоты, но, увы, он на нее произвел ужасное впечатление — она упала в обморок. Она полагала, что ее сосед, который обладает исключительным даром красноречия, окажется красивым мужчиной. Кто же предстал перед ее глазами? Невзрачный человечек, с предлинными волосами, с бровями, приподнятыми с обеих сторон, с приплюснутым носом, с ноздрями, которые постоянно шевелились, с большим ртом — одним словом, он был похож на безрогого черта. Однако в конце концов все уладилось. Если природа отказала Ремизову во внешней красоте, то она богато одарила его умом и щедрым сердцем. Несмотря на свою непривлекательность, он сумел расположить ее в свою пользу. Она стала его женой, его «Прекрасной дамой», его музой-вдохновительницей, его богиней…
Так кто она? Серафима Довгелло из старинного литовского рода, владеющего в Черниговской губернии даже замком. Когда Серафима Павловна вышла замуж за Алексея Михайловича и привезла его в родовой замок, вся семья сразу шарахнулась от такого зятя. «Маленький, почти горбатый, ни на кого не похож, университета не кончил, состояния никакого, пишет сказки. И при том из купцов. Где она такого выкопала?..» (А. Тыркова-Вильямс).
Она — высокая, полная, белотелая и белолицая, с пышными белокурыми волосами и широко поставленными голубыми глазами, короче, красавица. И он — «маленький, сутуловатая фигура, бледное лицо… нос, брови, волосы — все одним взмахом поднялось вверх и стало дыбом» (М. Волошин). Но что внешность? Их внутренние миры и интересы были одинаковы и гармоничны между собой. Кто-то придумал для них сравнение: изюминка и кулич. Ирина Одоевцева применила другое сравнение: как ступка и пестик. С ней было уютно и вкусно пить чай — приходившие в гости писатели смеялись: «как сдобная булка».
И вот «булки» не стало — без своей обожаемой Серафимы Павловны Ремизов прожил 14 лет. Жил аскетично по принципу «немного еды и тепло в квартире».
Послевоенный мир Ремизов определил двумя фразами: «Какое последнее слово нашей культуры? — синема и гестапо. В чем наша бедность? — довольны мелочами».
Заботой самого Ремизова по-прежнему оставался русский язык. «Живой сокровищницей русской души и речи» назвала творчество писателя Марина Цветаева. «А слово люблю, первозвук слова и сочетание звуков», — признавался сам Ремизов. «И безумную выпукль и вздор, сказанное на свой глаз и голос». Ремизов постоянно копался в кладовых слова, в словарях, много читал, выписывал. Это было настоящей страстью коллекционера. Марина Цветаева восхищалась Ремизовым, а вот для Бунина все языковые усилия Ремизова «отмыть икону», найти исконный русский язык в дебрях этимологической ночи были смехотворны. Иван Алексеевич считал и нынешнее состояние русского языка превосходным, без всякой древней зауми.
В эмиграции Ремизов был постоянно в гуще людей. Контактировал с Буниным, Зайцевым, Шмелевым, Лифарем, Евреиновым, наставлял литературную молодежь эмигрантского поколения (Поплавского, Каховскую, Набокова), имел дело с представителями французской интеллектуальной элиты. По возвращении в СССР Ирина Одоевцева рассказывала: «Ремизов страшно много работал, много печатался в эмиграции. Был, конечно, чрезвычайно талантлив. И вы знаете, это единственный русский писатель того времени, которого любили и ценили французы. Они считали его сюрреалистом».