А будет ли удача
Шрифт:
И вот однажды, когда в пустыню пришла весна, проснулись травы и зацвели цветы, к одинокой скале прилетели ласточки. В каменной длани они свили гнезда. И все лето потом пели и щебетали.
Человек! Пусть бог наградил тебя каменным сердцем, но если ты услышишь голоса птиц весной, ты непременно очнешься! И очнулся, ожил гордый шах! Он радовался весне, солнцу и птицам. Но осенью ласточки взвились в небо, улетели. Лишь пустые глиняные гнезда - остаток некогда райской жизни - держал он в своей каменной руке. И впервые шах заплакал. Слезы упали
Верно, Наденька, прекрасная легенда?!
Впрочем, она и вправду имеет глубокий смысл. Поутру я видел у подножия скалы капли росы. Скала плакала...
Гаснет свеча. Завтра мы будем в Баку.
До свиданья, друг мой!
Преданный Вам Е в г е н и й.
Глава IV. ГОРНЫЕ ТРОПЫ
Баку издавна славился развалинами старого дворца Ширван-шаха, Девичьей башней, соленой землей, водой и сильными ветрами.
Нестерпимо жжет солнце. На пыльную дорогу ложатся густые тени. Большая разлапистая тень - дерево; квадратная - дом. И еще какая-то смешная, забавная - тень ослика. Ослик прядет ушами, машет хвостом.
– Ишь ты? - удивляется казак. - Тоже лошадь! Спаси и помилуй... И как персиянцы на них ездют.
– А ты, Иван, спробуй... - советует ему другой. - Спытай. Глядишь, и тебе приглянется.
– Тьфу ты! - Иван Ряднов, серьезный и обстоятельный казак, грозит насмешнику здоровенным кулаком.
Рябой рыжий казачок прыгает прямо под ноги здоровенному казаку.
– Федька! - строго приказывает Ряднов. - Осла кормить будешь. Вишь какой он тощий. Понял?
– Понял... - Казачок не спеша подходит к ослу.
Нещадно палит солнце.
– Как в сухой бане, - жалуется кто-то и вздыхает: - Ну и жисть, братцы! Когда же домой-то?
– Домой ищо рано. Не все дела ищо сделали... - поясняет обстоятельный Ряднов.
– А чего осталось?! - возмущается длинный, всегда чем-то недовольный Матвей Суслов. - Голь одна кругом.
– Тебе голь. А их благородию виднее. Прошлый раз хинное дерево нашли. Слыхал?
– Ну и што?
– Коль у тебя лихоманка какая случится, лечить станут... Понятие иметь надо!
– Одно и есть, что хина, - не унимается Матвей. - А цветья зачем берем?
– Цветья? - размышляет Ряднов. - Зачем, в самом деле, их благородие всякие цветочки, словно девка, подбирает? - И тут смекает: - Цветья тоже, значит, от хворобы!
– Дядя Ваня! - вступает в разговор Федька. - А я надысь ввечеру персианского черта видел. Величеством больше льва. Шерсть коротка. Глаза уголья. Голос велик и страшен. А сам хвостатый и весь, весь в пятнах.
– Дурак ты, Федька, - спокойно отвечает Ряднов. - То большая персианская кошка. Пардус - по-ихнему.
– Чудно как-то... - тянет Федька. - Кошка, а зовут - пардус.
– Ну как есть дурак, - вздыхает Ряднов. - Для них, поди, тоже чудно, что вот тебя Федором величают.
– И ничего чудного тут нет, - серчает Федька. - А их дербентского хана, слышь, тоже так кличут:
– Ух, - утирает глаза киснущий от смеха Ряднов. - Ну и скоморох же ты, Федька. А теперь скажи мне: если дербентский хан твой тезка, почему он лошадей тебе пожалел?
Федька разевает рот, чтобы все объяснить. Не он, мол, виноват, а их благородие: не захотел резать ханскую щеку, вот хан и не дал лошадей. Но казачок тут же спохватывается: как бы опять не попасть впросак. Чуть что, казаки над ним до упаду хохочут. А как смеялись они в караван-сарае! Федьке до сих пор вспомнить тошно.
Спустились они тогда с горы Биш-Бармак и решили в том сарае ночевать. Казачок притомился за день и сразу уснул. Спит спокойно, ничего не чует. А гнусу всякого в том караване - хоть метлой мети, хоть лопатой греби. Наутро глаза и нос у Федьки распухли. Казаки хохочут:
– Смотри, нос-то у тебя - слива переспелая.
– Федька! - зовет Ряднов. - Снеси письмо хану. Да поживей ворачивайся...
По жарким, пестрым улицам Баку плетется маленький казачок. Вопиют муэдзины, созывая верующих. Стонут нищие. Ругаются, стараясь перекричать друг друга, нарядные персы, возвращаясь с базара.
И сквозь этот невообразимый шум, гвалт, крики идет маленький казачок.
– Ибн алла, - каркает кто-то над самым ухом.
– Ибн алла, - гневно сверкнув глазами, проносится быстрый всадник, едва не задев Федьку лошадью.
Бакинские улочки так узки и запутаны, что, пройдя одну, не всегда попадешь в другую. Дома на них стоят как попало.
Чудная страна: и улицы чудные, и дома чудные, и люди чудные. Недавно Федька слыхал от казаков: "А платья персы носят озямные, киндячные, кумачные, кутнятые и опоясывают себя великими кушаками, а поверх кушаков шали вишневые, а на головах чалмы. На ногах чулки да башмаки, а женки ходят, закрывшись в тонкие платки. Лиц и глаз не видать. Чудно".
– Ибн алла, - снова кричат из-за угла.
Федька в испуге шарахается в сторону и больно зашибает ногу. Как же он теперь в гору полезет? Казачок садится на землю, дует на ушибленное место:
– Фу... у верблюда боли, фу... у осла боли..., фу... у хана боли...
Проходит мимо перс, останавливается. В изумлении вздыхает. Аллах, как странны эти русские! Подумать только, как они молятся: плюют и дуют на ногу.
Передохнув, Федька встает, вприпрыжку несется к ханским хоромам.
Начальник ханской канцелярии пристально смотрит в окно:
– Проклятые гяуры, они смеются над нами. Кто позволил им, неверным, без почтения относиться к знатному бакинскому властителю - прислать какого-то мальчишку?
Мухамед Оглы велик и тучен. Его толстый живот напоминает огромную бочку. Сверху он, словно обручем, стянут тугим красным поясом. Но пояс все равно не помогает: когда Мухамед сердится, живот раздувается так, что того гляди лопнет. Впрочем, это одна из любимых забав владыки - так злить толстого Мухамеда.