А будет ли удача
Шрифт:
Помнится, тогда путешественник чуть не рассмеялся. Хан напомнил ему старого купца-безумца: сидит на мешке с сокровищами, даже не подозревая об этом. Вначале Гмелин так и хотел записать в дневнике, но, зная особенности своего начальства, написал по-прежнему строго и сухо, словно рапортовал в Академии: "Кавказские горы как неисчерпаемое горючего вещества хранилище составляют, так и родят в своем недре ужасное множество металлов и везде во всю длину при подошве оных оказываются или теплицы или разной доброты нефтяные колодцы или серные и купоросные руды. Наконец, по причине внутреннего
Наутро караван трогается в путь. Черной змейкой ползет он по узкой горной дороге.
Сверху видно, как змейка с трудом поднимается вверх. Но вот змейка порвалась: половина ее перевалила через перевал, а вторая отдыхает. Наконец, половинки вновь соединяются, змейка ползет дальше.
Трудно приходится маленькой, затерянной в горах экспедиции. О ней давно все забыли - и те, кто ее послал из Петербурга, и те, кто потом в Астрахани обещал ей свою помощь.
Уже начало темнеть, когда отряд Гмелина подъезжал к селению. Несмотря на острые шипы подков, лошади скользили по глинистой, размокшей от дождя тропе. Путешественники с трудом и даже с некоторою опаской спустились на дно ущелья и стали перебираться вброд через пенистый, мутный поток разбушевавшегося горного ручья. Зыбкий мост давно уже был снесен водою, и только кое-где торчали его покосившиеся колья, чудом уцелевшие от напора.
Серый, влажный туман закрывал горное селение, лепившееся не более как в трехстах шагах от дороги, у подножия обрыва. Чуть правее сквозь туман виднелся круглый, тяжелый купол древней гробницы. Левее, почти у самой дороги, тянулись ряды пустых саклей и полуразрушенные навесы...
В самом селении почти не было жителей, оно считалось одним из самых малолюдных, а частые военные набеги разогнали остатки небольшого населения.
Там было тихо, лишь какая-то одинокая собака хрипло лаяла в туман, вероятно почуяв сквозь свист и вой осеннего ветра топот лошадей.
Горы немы и огромны. Оживают они только по ночам. Истошные крики сов да шакалов тревожат их сон.
Днем у самых вершин в небе парят орлы. Порой они замирают на месте, делают круг и камнем падают вниз - на добычу.
Осеннее солнце светит, но почти не печет. Олень сбросил рога и бродит по горам в поисках воды и мха. Тучи комаров гудят и носятся в воздухе.
Но все же бывают здесь и прекрасные мгновения. По вечерам вершины вспыхивают в лучах заходящего солнца, а склоны окутаны синей дымкой. Золотое и синее. Эти два цвета здесь резко разграничены. Один никогда не растворяется в другом.
В который раз Гмелин, Охотников, казаки видят закат и всегда восхищаются им. В тот час они прощают Востоку и коварство, и неприязнь, и жестокость. Примиренные и успокоенные после таких мгновений, путешественники вновь двигаются в путь. Идут в Шемаху.
Глава VI. В ПОДНЕБЕСНОМ ДВОРЦЕ БЕЛОКАМЕННОМ
Темная, безлунная ночь опустилась
– Простите... - останавливает Федьку кто-то весь завитой. Даже курносый нос его напоминает крендель. - Если не ошибаюсь, старые духи из Парижа?
– Как бы не так, - с важностью отвечает Федька. - Из Персии.
– Ах, Персия! - восклицают кругом.
Федька рад. Вельможные завитушки поражены. Они говорят ему "ваше превосходительство".
– Ваше превосходительство... Так вы были с вояжем в Персии?
– Точно... был, - глянув в круглые глаза курносого, Федька продолжает: - Служил послом при хане...
– При ком? - субтильный офицерик вздрагивает и широко разевает рот.
А Федька улыбается и непринужденно кашляет:
– Кхгм... - И барственно роняет: - Голубчик, дайте-ка стул. Уф! Устал малость.
Офицер мгновенно подает стул с золоченой спинкой.
Казачок мигом усаживается. Недаром при господах состоял!
Кое-чему Федька и в самом деле научился. Он картавит сейчас, как настоящий придворный.
В это время бесшумно входит пудреный лакей ростом с сажень и гремит на всю залу:
– Аудиенция у императрицы!
Длинная анфилада комнат. Впереди Федьки быстро движется большая голова в парике, на пол оседает пудра, и перед казачком будто стелется дорожка. Вскоре дорожка кончилась и в глубине залы, точно в аквариуме, плывет розовое платье. Женщина пышна, красива. На пухлых щеках у нее ямочки.
– Какой славненький, - шепчет царица. - Мальчик, может быть, ты хочешь поиграть с моими собачками?
Федька в смущении опускает голову и вдруг вспоминает, как прежде в деревне пугал собак. Казачок становится на корточки и рычит:
– Гав!
Собачки в испуге поджимают хвосты, визжат.
– Ха-ха! - Царица всплескивает лебяжьими руками. - Потешил. Право, потешил... У меня, голубчик, все придворные потешные... - поясняет она Федьке. - Один петухом кричит. Другой в Саратов за кислой капустой ездит. Третий вверх ногами ходит... Ну, а теперь сказывай, как дела в Персии?
– Плохо, - вмиг посерьезнев, докладывает Федька. - Одни горы. Ханы да горы...
– Тебе не нравятся горы? - хмурится царица.
– Да, - печально кивает Федька. - Наши леса лучше...
– Разве ты не хочешь служить своей государыне? - царица сердито стучит по полу каблучком.
– Почему, хочу... - оправдывается казачок. - Только горы. Ух! Больно большие они, матушка. Вот...
Федька пытается снять сапог, но царица стыдливо машет руками:
– Нет... нет... Фи... Ты что-то говорил про горы?
– Да, про горы... Змеи там разные. На солнышке греются...
– Ой! - визжит владычица - и хлоп... больно бьет Федьку по щеке.
– Виноват, матушка...