А что, если бы

Коули Роберт

Если какое-то событие и можно назвать водоразделом современной истории, то именно Первую Мировую войну. Но при всей исторической неизбежности такого рода водораздела им вовсе не обязательно должно было стать одно событие, и не обязательно именно война. Да и война, пусть и приняв значительные масштабы, могла и не перерасти в глобальное вооруженное столкновение — к такому мнению все чаше склоняются современные исследователи, признанным лидером которых является Фергюсон. В случае полного отказа или отсрочки Англией своего вступления в войну боевые действия вполне могли завершиться еще в конце 1914 года — вскоре после осеннего листопада. Одержав победы в нескольких сражениях, Германия могла заключить выгодный для себя мир, заняв на континенте положение первой среди номинально равных держав. В этом случае распад Британской империи был бы отсрочен на десятилетия — равно как и наступление «американского века», берущего начало со вступления США в Первую Мировую войну. К тому же при воплощении в жизнь такого сценария коммунисты едва ли захватили бы власть в России. И наконец, спросим себя — не случись ПЕРВОЙ (это слово выделено намеренно) Мировой войны — разве произошла бы Вторая, с ее трагическим финалом в виде атомной бомбардировки [223] ? Хотя, принимая во внимание тягу человечества к экстремальным способам разрешения конфликтов, можно предположить, что рано или поздно бомбу все равно пустили бы в ход.

223

Если бы не произошло Первой Мировой войны, Вторая

Мировая просто стала бы Первой. Политические технологии начала XX века не знали других способов разрядки международной и социальной напряженности. Лишь колоссальные жертвы Мирового кризиса 1914 — 1945 годов привели к пониманию недопустимости атомного конфликта и созданию новых форматов межгосударственных отношений. Параллельная Реальность, в которой Первая Мировая война разразилась не в начале, а в середине столетия, описана у А. Лазарчука («Мост Ватерлоо»). Смотри также: А. Франс, «Остров пингвинов».

Давайте же рассмотрим несколько альтернативных вариантов развития событий, каждый из которых исключил бы те последствия, которые принесла война в действительности но, зато, без всякого сомнения, повлек бы за собой иные. Какие — трудно даже вообразить.

Англия остается в стороне

Всю последнюю неделю, когда над континентом сгущались грозовые тучи и основные материковые державы уже приступили к мобилизации, вероятность вступления в войну Великобритании оставалась ничтожно малой [224] . Франция всячески пыталась склонить ее к военному союзу против Германии и Австро-Венгрии, но со времен победы над Наполеоном англичане старались держаться в стороне от сугубо материковых дел, а разгорающийся конфликт виделся им поначалу именно таким. Участие во внутриевропейском противоборстве могло лишь уменьшить мировое влияние Британии, подорвав ее военную и экономическую мощь [225] .

224

Великобритания входила в военный союз с Францией и Россией. Несмотря на формулу «никаких обязательств», характерную для британской политики начала столетия, военное планирование Франции опиралось на вполне конкретные договоренности с британскими высшими штабами. Поскольку эти договоренности отвечали интересам Великобритании (как их понимал тогда военный и административный аппарат, парламентарии, пресса), они были обречены на выполнение.

225

Неучастие в этом конфликте оставляло Великобританию в одиночестве против Германии, объединившей Европу. В этом случае Англия потеряла бы свое международное влияние, а вслед за этим — свою экономическую и военную мощь. Чтобы остаться мировым лидером, страна должна была уплатить «цену крови» (Р. Киплинг). Заметим, что через четверть века, в 1938 году, Великобритания попыталась уклониться от участия в намечающейся европейской войне. Н. Чемберлен, как известно, привез из Мюнхена «мир для нашего поколения».

Хотя эрцгерцог Австрии Франц-Фердинанд и его жена были убиты в Сараево 28 июня, либеральный кабинет Герберта Асквита собрался на заседание, посвященное международным делам, только в пятницу 24 июля. Причем основным на повестке дня стоял вопрос об Ирландии, ибо правительству Англии наиболее острой и злободневной виделась проблема гомруля [226] . Когда после утомительного заседания государственные мужи уже собирались разойтись, их попросил задержаться на несколько минут министр иностранных дел сэр Эдвард Грей. Невозмутимый, несколько скрытный, подслеповатый вдовец как всегда усталым голосом проинформировал собравшихся об ультиматуме, предъявленном Австро-Венгрией предполагаемому вдохновителю убийства — правительству Сербии. Ультиматум представлял собой явное посягательство на суверенитет Сербии, а его отклонение означало начало войны. Причем войны, вступления в которую на стороне Австро-Венгрии следовало ожидать связанной с ней союзом Германии, а на стороне Сербии — России и дружественной ей Франции. Министры выслушали Грея и разъехались на выходные.

226

Внутреннее самоуправление Ирландии.

В написанном в тот же вечер письме Асквит отмечал, что на континент надвигается «Армагеддон», однако выражал надежду на то, что «...к счастью, нет оснований полагать, будто мы будем чем-то большим, нежели зрители». В начале следующей недели, когда все континентальные правительства, оправившись от растерянности, вплотную занялись мобилизационными мероприятиями, Англия все еще пребывала в благодушном спокойствии. В среду, 29 июля, занявшая позиции на правом берегу Дуная австрийская артиллерия начала обстрел столицы Сербии — Белграда. Тем временем Грей позволил себе довольно туманные высказывания, воспринятые в Германии как завуалированное подтверждение невмешательства Британии в случае осуществления давно разработанного немцами плана вторжения во Францию через Бельгию. Все говорило о намерении Англии и впредь держаться подальше от континентальной свары. Разве в тот самый день, когда австрийцы предъявили свой ультиматум сербам, канцлер казначейства Дэвид Ллойд-Джордж не доложил парламенту о настолько заметном улучшении отношении между Великобританией и Германией, что он «предвидит значительное сокращение расходов на военно-морской флот». Асквит прекрасно понимал, что и в его партии и, более того, в его кабинете большинство принадлежит сторонникам неучастия в назревающем конфликте. Более того, на тот момент отказ от нейтралитета мог бы угрожать падением правительства. Даже в пятницу 31 июля, после того как Австрия, Россия, Турция и Франция начали мобилизацию, он планировал на следующее утро выступить с речью в Честере, после чего сесть на поезд и поехать на уикэнд в гости к своему другу, лорду Шеффилду.

Восстанавливая хронологию тех дней, на какой-то момент можно просто поверить, что Англия так и останется в стороне — а значит, 947 000 молодых парней, цвет Британской Империи, не сложат головы в этой бойне. Их тела не будут громоздиться на проволочных заграждениях Тьепваля и тонуть в грязи Пашендаля. Война не выйдет за пределы континента и уж ни в коем случае не станет глобальным столкновением, с участием Индии, Австралии, Южной Африки и Канады. Не ввяжутся в драку и Соединенные Штаты: разные партии за океаном станут, вероятно, поддерживать ту или другую сторону, но общие отношения бывшей колонии с бывшей метрополией, оставаясь особой смесью любви и ненависти, так и не перерастут в военный союз, оказавшийся самым долговременным стратегическим альянсом столетия. Империя попросту не будет нуждаться в американской поддержке, ибо, не растратив силы в войне, она останется мировым лидером и после 1945 года — который, в свою очередь, тоже не станет примечательной исторической датой.

Итак, мы вправе вообразить, что 4 августа, спустя одиннадцать дней после того, как Грэй проинформировал своих коллег о содержании австрийского ультиматума, Англия все еще оставалась бы нейтральной. Во всяком случае, в тот уик-энд тон задавала антивоенная фракция. Утром в субботу (1 августа) Грэй сообщил французскому послу о «невозможности направить в настоящий момент на материк экспедиционный корпус», поскольку пребывал в убеждении, что предоставление военных гарантий Франции приведет к расколу кабинета. Тем временем Лондон охватила связанная с известиями о мобилизации в Германии финансовая паника, что повлекло за собой экстренные заседания правительства. В целом оно склонялось к объявлению нейтралитета, чему препятствовала позиция Грэя, не согласного с таким курсом и угрожавшего подать в отставку. Между тем за бильярдом молодой сторонник жесткого курса, первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль, все-таки убедил только что узнавшего об объявлении Германией войны России Асквита в качестве предупредительной меры привести в боевую готовность военно-морской флот. В тот же самый вечер, перепутав

что-то в суматохе военных приготовлений, германские войска вступили в Люксембург — и тут же были выведены обратно, поскольку в соответствии с утвержденным планом вторжение намечалось лишь на следующий день.

«С тех пор, — пишет Барбара Такман, — историки беспрестанно задаются вопросом — «А что, если бы в 1914 г. Германия ограничилась оборонительными действиями против Франции, развернув полномасштабное наступление на восточном фронте?» [227]

В то воскресенье состоялось два заседания кабинета (второе было прервано и отложено в половине девятого вечера), и все это время казалось, что правительство Асквита должно пасть. Такой исход представлялся не просто вероятным, но по существу неизбежным! Четыре министра говорили о возможной отставке, и найдись среди них решительный лидер (в первую очередь им мог стать Ллойд-Джордж), она бы непременно состоялась. Но именно Ллойд-Джордж попросил отложить заседание, а вместе с ним и обнародование поданных им и его коллегами прошений об отставке.

227

Мольтке-младший был вынужден отказаться от наступления на Востоке, поскольку корректно спланировать такую операцию при существующих в 1910-х годах транспортных сетях было невозможно. Германия, уступающая объединенным силам Франции и России, могла строить свою стратегию только на быстроте маневра по внутренним линиям. Операции с решительными целями на востоке завлекали германские армии на русскую территорию, имеющую низкий железнодорожный индекс. В результате, немцы теряли важнейшие темпы: ни при каких обстоятельствах они не успевали разгромить русских до завершения сосредоточения французской армии на Рейне.

Наступление на востоке, как альтернатива наступления на Западе, была подробно рассмотрена Тренером в «Завещание Шлиффена» и отвергнута по военным соображениям.

Ночь свершила чудесную перемену в настроениях общества и политиков, добавив им воинственности — не без помощи немцев. С утра 3 августа, в понедельник, являвшийся банковским выходным, Асквит узнал о предъявлении Германией ультиматума Бельгии с требованием беспрепятственного пропуска через бельгийскую территорию тридцати четырех дивизий 1-й армии генерала Александра фон Клюка [228] . Момент для этого немцы выбрали самый неподходящий. Неожиданно в Англии заговорили о том, что четырехсоттысячная германская группировка не просто срежет уголок через Бельгию, а пройдет по всей стране, создав непосредственную угрозу таким портам на Ла-Манше, как Кале и Булонь [229] . Легионы кайзера окажутся менее чем в тридцати милях от Британского побережья. Маятник общественных настроений тут же качнулся в сторону войны. На Трафальгарской площади и возле парламента митинговали толпы людей с национальными флажками в руках. Британский ультиматум стал облегчением для нерешительного Асквита, опасавшегося, что отказ от вмешательства ввергнет его правительство в еще более глубокий раскол, чем интервенция. Для тори приоткрылась дверь к власти, и Черчилль уже начал осторожные переговоры с консерваторами, интересуясь, «готова ли оппозиция спасти правительство путем вступления в коалицию», если слишком многие члены кабинета Асквита уйдут в отставку. Правда, в конечном счете в отставку подали всего два министра. Как слишком часто случалось в те тревожные дни и в Англии, и на материке, политиков куда больше заботило, что будет с ними если они не вступят в войну, нежели последствия их вступления. В тот день выступавший от имени правительства в Палате Общин Грей заявил «совершенно очевидно, что мир в Европе сохранить невозможно...» [230]

228

Тридцать четыре дивизии входили в состав трех германских армий Правого крыла: соответственно — 1-й армии фон Клюка, 2-й армии фон Бюлова и 3-й армии Хаузена. На самом деле, цифра не совсем точна. К моменту завершения развертывания в состав Правого крыла входило 10 армейских, 6 резервных и 2 кавалерийских корпуса: 32 пехотные, 4 кавалерийские дивизии. К началу Приграничного сражения в состав Правого крыла вошел также 9-й резервный корпус с частями усиления (ланд верным и бригадами), что довело количество пехотных дивизий до 36.

229

И это была правдой. Фон Шлиффен четко сформулировал схему развертывания: «Пусть крайний справа коснется плечом пролива».

230

Даже такой либерально настроенный историк, как Б. Такман, соглашается с тем, что Э. Грей повел за собой парламент и страну, убедительно разъяснив Палате Общин: проблема заключается не в Бельгии, а во Франции. Великобритания не может допустить разгрома этой страны, поскольку при таком исходе войны Германия станет господствующей державой на европейском континенте. Между тем вся политика Британской Империи со времен Людовика XIV была направлена на сохранение европейского равновесия.

К концу следующего дня Англия официально вступила в войну. Но что могло бы произойти в случае общей отставки и падения правительства Асквита?

Даже в случае замены его воинственно настроенным коалиционным кабинетом отсрочка на одну-две недели могла изменить все. Не состоялись бы арьергардные бои при Монсе и Ле Като, где британские экспедиционные силы впервые после Крымской войны пролили кровь на европейском театре военных действий. Вполне возможно, Англия воздержалась бы от посылки на материк своих незначительных (80 000 человек и 30 000 лошадей) сил, сосредоточившись на морской блокаде германских портов [231] . Ну, а в случае назначения новых выборов вступление в войну оказалось бы и вовсе отложенным до осени. Кто взял бы на себя ответственность объявления войны до выборов? К тому же воинственное возбуждение в обществе могло бы улечься довольно быстро, с пониманием того, что германская военная машина не создает непосредственной угрозы портам Английского Канала.

231

В этом случае Франция была бы разбита, невзирая на все ошибки, сделанные Мольтке-младшим при исполнении плана Шлиффена. И тогда Англии пришлось бы блокировать не германские, а европейские порты. На это не хватило бы сил даже у Гранд-Флита.

К тому же (хотя по этому поводу можно спорить до бесконечности) французы имели возможность остановить немцев и без британской помощи. Их пыл еще не угас, как произойдет в 1915 году, после страшных потерь в Артуа и Шампани [232] . Да и такие командиры, как Фердинанд Фош или Луи Феликс Мари Франсуа Франше д'Эспре [233] , ничем не уступали германским военачальникам. Несмотря на неудачное начало войны, французская армия была вовсе не так плоха, как думают многие. Вопрос о вступлении в войну мог со всей остротой встать перед Англией осенью, когда Германия и впрямь подошла бы вплотную к захвату портов в Канале. Однако к тому времени вполне могла появиться и возможность достижения договоренности, каковая и будет нами рассмотрена ниже.

232

Потери союзников в Приграничном сражении и в битве на Марне превышали потери в Артуа и Шампани.

233

В августе 1914 года соответственно командовали XX и I армейскими корпусами и не могли оказать заметного влияния на общий ход событий. Даже при наличии на левом фланге французов английской армии, преимущество немцев в Приграничном сражении можно оценить приблизительно как 1,5:1. Если бы британского экспедиционного корпуса не было, армия фон Клюка наступала бы в оперативной пустоте, операция развивалась бы гораздо быстрее, и французские армии были бы разгромлены с опережением графика, намеченного фон Шлиффеном — то есть в первых числах сентября.