А дальше только океан
Шрифт:
— Обнадежил! — Белов широко улыбался, вынимая пробку-свистульку из переговорной трубы. — Значит, дело за малым: не стрельнуть в обратную сторону.
Так они еще на Балтике подтрунивали друг над другом, наполняясь в то же время запасом уверенности.
На ГКП стрекотали, жужжали, пощелкивали десятки хитроумных приборов, звонили телефоны, свистели переговорные трубы. Вахтенный офицер вихрем метался по мостику, сноровисто принимал доклады командиров БЧ. Заканчивалось кропотливейшее приготовление к сложному плаванию, к бою.
Кто хоть раз выйдет в океан, да еще в свежую погоду, тот навсегда запомнит, что шутить
Бывалые моряки говаривают: «Океан живет по закону подлости, — и как бы между прочим добавляют: — но только с теми, кто с ним невежлив!»
Но даже и очень «вежливый» с океаном военный корабль ожидает еще и встреча с «противником», которого надо во что бы то ни стало найти и уничтожить, иначе он сделает это с тобой.
Так думалось Павлову, с интересом наблюдавшему за приготовлениями моряков.
На баке, на юте, в своих ярко-оранжевых, как спелые апельсины, жилетах, копошатся матросы. На носу священнодействует сухощавый, с седыми висками боцман. Он строго осматривает якорное и швартовов хозяйство, сдержанно покрикивает, скупо помахивает рукой. Чувствуется — все им уже проверено, в любую минуту он готов заняться подъемом якоря. Чем-то он напоминает Серова. Наверное, все хорошие боцмана, даже бывшие, похожи друг на друга. Хозяйская деловитость, напускная строгость, выражающая достоинство мастера, знающего себе цену.
С кормы доносится визгливый скрип: втягивают сходню — одну из последних прядей, связывающих корабль о берегом. На сигнальной половине сдержанно колышется шелковистый флаг, готовый взвиться на мачту. Телефонисты, деликатно заслонив рты ладонями, вполголоса проверяют связь:
— Как меня слышите?.. Пять, четыре, три…
По мостику валко прохаживается командир корабля. Он уже отрешился от всякой береговой суетности и теперь сосредоточился на том, как бы ловчее отвести свою махину от берега. На мостике и Белов, и Павлов — офицеры старше его по рангу, но командир их словно бы не замечает. Он видит только предстоящий отход, только его будущие сложности: кто бы из старших ни присутствовал, а в ответе за корабль он один.
Командир подошел к микрофону и зазвучал его спокойный, подчеркнуто будничный голос:
— От-дать кормовые!
Корабль стал медленно отходить от пирса, подтягиваясь с помощью шпиля туда, где в крепком сцеплении с глубоким дном лежал якорь. На ГКП доносились негромкие доклады баковых и ютовых:
— На клюзе триста метров… Двести пятьдесят… Туга якорь-цепь!
— Чисто за кормой! До берега двадцать метров… Сорок…
Шипели водяные струи,
— Флаг перенести! Гюйс спустить! — торжественно понеслось с мостика.
Бело-голубое полотнище стало плавно взбираться на мачту. Сперва оно бойко трепетало из стороны в сторону, но чем выше поднималось, тем колыхалось спокойнее — свежий ветер вытягивал, выравнивал его, — и, когда добралось до самого гафеля, предстало перед моряками во всей своей строгой величавости. Теперь флаг был хорошо виден и на корабле, и далеко в океане.
Душа любого моряка, прослужи он на флоте один год или тридцать лет, в такие минуты невольно наполнялась какой-то значительностью, приподнятостью, гордостью. И ушедший в себя взор боцмана, и задумчивая степенность Белова, и благоговейная восторженность матроса-первогодка, что стоял на сигнальной площадке, отражали чувства, нахлынувшие на моряков с подъемом флага.
— Впере-е-ед, самый малый! — густо пробасил командир, взявшись за машинный телеграф и плавно подавая ручки к носу.
На мостике неожиданно объявился Жилин. Павлов знал, что он тоже хотел идти в океан, но на другом корабле. Жилин часто позевывал, прикрываясь перчаткой, и усердно тер глаза.
— Ну что ж, недурно, — польстил он Белову, оглядывая корабль, а Павлову добавил: — Вот и увидите, чего наготовили. Не насмешите? Мои седины не опозорите?
«Чего это его на высокий стиль потянуло?» Павлов не видел в короткой шевелюре Жилина и намека на седину.
— Откуда такое сомнение, Петр Савельевич? Зарекаться глупо, но думаю, отстреляемся нормально.
— Вашими бы устами… — Жилин поежился от холода и зябко передернул плечами.
— Какой процент успешных стрельб нашими торпедами был в прошлом году? — Павлов тоже плотнее запахнулся шарфом и сам же ответил: — Почти сто. Вот это и придает нам уверенность.
— Почти сто, да не сто! — прервал его Жилин, делая ударение на слове «почти». — И разве узнаешь, когда эти проклятые доли процента себя покажут?
— Будем надеяться, не сегодня. — Павлов озорно блеснул глазами: — Вы же с нами в океан идете!
— Эх, Павлов, Павлов… — Жилин приосанился. — Если бы успех только от меня зависел!
Надтреснутый гудок с потугой засипел, застонал и вдруг взревел над мостиком, заглушая собой все другие звуки.
— Простудился!.. — насмешливо отозвался о нем Жилин и неожиданно перешел к тому, что давно, видно, хотел выяснить: — А какой смысл нам вдвоем болтаться в океане?.. У вас что, на берегу забот мало?
— Я вышел посмотреть на свои торпеды, о чем докладывал вам, — спокойно объяснил Павлов. — Не предполагал я, что мы с вами окажемся на одном корабле. Вы же, Петр Савельевич, собирались идти на другом.
— Собирался, собирался… — проворчал Жилин, будто сетовал на какие-то непредвиденные обстоятельства. — Собирался, да не пошел. — Он снова зябко поежился и, снизив голос, сказал: — Заглянул сюда минера навестить. Вот и прикорнул ненароком в его каюте. Прямо черт попутал!
Павлов слышал, что такие штучки шаловливый черт проделывал с Петром Савельевичем не впервые…