А началось с ничего...
Шрифт:
— Хуже не будет, — ответила Юлька и заприхорашивалась перед зеркалом.
— По крайней мере никто ложками махаться не…
Семен Макарович не стал слушать: метнулся в сени. Из сеней тащит фанерный самодельный чемоданишко. Бросил его на пол.
— Укладывайтесь и мотайте сразу. Вот вам и сказ весь.
Чемоданы занесли к Шрамму. Открыла им хозяйка. Юлька знала по разговорам, что жену Шрамма зовут Ниной, что Вовка у нее не первый, что ребенку четвертый год, и не ожидала увидеть совсем
— Пожалуйста, входите. Вова! К нам гости.
Не «к тебе», не «тут пришли», а «к нам». Из кухни разогнался Вовка. Женский халат поверх костюма на нем, в руках кухонный нож и недочищенная картофелина.
— О-о-о! Кого я вижу! Знакомься, Нина: это богиня огня и дыма Юлька, а это тот самый Сережка Демарев, который верхом…
— Да знаю, знаю: верхом на самолете… Вы уж извините нас за наш туалет, завтрак готовим.
В квартире чисто и уютно. Круглый столик под желтой скатертью, на столе кувшин с гладиолусами, буфет, книжный шкаф с подобранными по росту томиками на полках, напружиненный диван в чехле, ковровая дорожка, будто радугу выпрямили и положили на пол, А в конце дорожки — целое авиационное соединение: истребители, бомбовозы, транспортники, вертолеты. Выстроились у взлетной полосы и ждут сигнала «Тревога!».
Юлька металась глазами по комнате и часто глотала слюну. Она завидовала. Завидовала, жалела, что боялась расстаться с кустом крыжовника в огороде, с отцовской топорной мебелью и домоткаными половиками, со всем этим дутым благополучием, досадовала, почему не она так живет, а какая-то медсестра Ниночка.
А Сергей смотрел на игрушечные самолетики и улыбался, вспоминая свою и Вовкину юность, училище, аэродром на Сахалине.
— Так вам что? Скомандовали «от винта!» или…
— Сами ушли. Хватит.
— Правильно. — Вовка толкнул чемоданы под койку. — Живите тут.
— Да ну, — растерялся и повеселел Сергей. — Где мы…
— Конечно, конечно, — перебила его Нина. — Поживите у нас. Уместимся.
Сергей, готовый согласиться, посмотрел на Юльку.
— Нет уж, вы не сердитесь, но мы как-нибудь на частной перебьемся. — И отвернулась.
Нина пожала плечами, Вовка приуныл, Сергей тоже: принципиальный народ жены.
— Ладно. Ты не поможешь мне?
— Квартирешку-то искать? Идем. А Юля пусть с Ниной остается.
Шрамм увез Сергея на край света и уверенно повел его по лабиринту узеньких улочек и проулков между налепленных один к другому, как пчелиные соты, домишек. Он подбегал к каждому столбу и забору, обклеенным клочками тетрадных листков.
— Завернем-ка сюда. Ты чтобы ни звука. Понял? Я знаю, как с ними разговаривать…
Они вошли в калитку хитрого строения: изба — не изба, и не дом. Дворик шлаком усыпан.
— Есть кто хозяева?
Побарабанил по окну. Из дверей бойко выползла домовладелица, но, увидев двух здоровенных парней, застопорила, сгорбилась и притихла. В желтой широкой юбке в крупный черный горошек и в такой же кофте она походила на божью коровку.
— Добрый вечер, бабушка!
Вовка снял шляпу и шаркнул подошвой об шлак.
— Квартирку ишкаете? Штуденты?
— Да как вам сказать? Рабочие. Дружку вот жить негде.
Старушка подкатилась к Сергею, поразглядывала его из-под морщинистой ладони.
— Холоштяк?
— То-то и оно, что женат. Придется в другое окно постучать. — Вовка притворно вздохнул.
— Зачем? Я приму.
— Так вы, наверно, дорого с нас заломите за квартирку? Не хата — грановитая палата.
Бабка сдержанно улыбнулась.
— Да уж сколько не жалко. Мы тоже, сынок, юмор понимаем. И детишки есть?
— Ждут. Врачи сказали: сразу двойня будет у них.
Домовладелица участливо сложила губы в оборочку, покачала головой, Сергей больно ткнул Вовку кулаком под ребро.
— Сразу двойня? Трудненько мамке придется. Ну, да ничего, справимся. Понянчила я их. И своих, и чужих. Все наши. Селитесь, живите, мне веселее будет, глядишь.
— Эх, ты! — напустился на Вовку Сергей, когда они вышли со двора. — Зачем про двойню наплел? А если бы отказала?
— Прямо. Думаешь, все люди, как твой тесть?
28
Осень сорила золотом. Ночами падали сильные заморозки, и листья под ногами аж звенели. Зима пришла с флагами на балконах, с транспарантами на простенках домов, с праздником.
На демонстрацию собирались к заводоуправлению. Разнаряженные, красные банты на грудях. А музыки… От духового оркестра до балалайки. Празднуют, как работают: посменно, побригадно, семьями. У инспектора по кадрам рука одна, сыновей двое, и обоим хочется держаться за нее.
Сюткин притащился всем семейством. Толкутся вокруг него: папа, папа. И он ведь возится с ними. Кому носишко вытрет, кому шапчонку поправит.
— Ничего ты наштамповал их! — Вовка Шрамм трогает попарно головы ребятишек, считает: — Два, четыре, шесть, восемь… Десять? Ну, это тебе, бригадир, коллектив помог.
— Брось болтать, все — моя работа, — выпятил грудь Сюткин.
Прокричали строиться. Заколыхались над миром знамена. Люди брались под руки, запевали песни, в каждой колонне свою, пускались в пляс. У Юльки рябило в глазах и чуточку кружилась голова. По улицам шагал праздник.
А потом все зашли к Сюткину. Рассортировали по соседям ребятишек, сдвинули два стола. Яша взялся произнести тост. Говорил сначала о годовщине Советской власти, потом о заводе, а в конце спутался, махнул рукой, расстегнул ворот рубашки и гаркнул: «Горько!»