… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Как один раз он не успел из отпуска к отходу своего судна в море и его на месяц приписали к самоходной барже, пока подвернётся подходящий корабль.
Экипаж состоял из него одного, но он строго хранил морские традиции; громко кричал сам себе с мостика баржи, стоявшей у дальнего причала в устье реки:
– Отдать швартовые!
Затем перебегал с мостика на нос и отвечал на команду:
– Есть отдать швартовые!
Перепрыгивал на причал и отвязывал канат, а потом заскакивал обратно –
Молодец! Это по-нашенски! Выпьем!
А в заграничных портах есть специальные дома отдыха моряков. Оборудованы как люкс-отель.
Ресторан, номера, бассейн.
Наши как нырнут в бассейн сразу вокруг каждого малиновое пятно. Там заграницей что-то в воду добавляют и от мочи та враз малиновой стаёт. Ну, а у наших же привычка…
Вобщем, они там спускают всю воду из бассейна и наполняют заново, и немцы часа полтора сидят за столиками над своим пивом и ждут.
– Русише швайнен!
Сами они свиньи. Фашистюги недорезанные! Выпьем!
В Гонконге, не то Таиланде, наши пришвартовались, сходили в город, идут обратно по пирсу.
А там бригада ихних грузчиков – щуплые все такие, живут же на одном рисе и морепродуктах.
Наш боцман – богатырь, два метра ростом – одного взял за шкирки, от земли поднял.
– Эх, браток! Так вот всю жизнь и маешься, да? Тоска!
Поставил обратно и дальше пошёл.
Так этот жёлтый не понял братской солидарности и не оценил славянскую широту души. Наперёд забежал, подпрыгнул – «йа!» – и боцмана, в натуре, пяткой в нос.
Потом того целый час на пирсе водой обливали, чтоб вернуть к жизни.
Пральна! За Брюса Ли! Выпем!
Не, Куба жениться и не думает. Они же все бляди.
Корабль на рейде перед отплытием. Жена капитана на буксирном катере подошла. Счастливого плавания, милый!
На обратном пути в рубке двум мотористам и рулевому по очереди дала.
За свободу! За блядей! Выппэм!
А товар из загр'aнки трудно провозить. У замполита корабля в команде не меньше двух сексотов. Ящик вискаря везёшь, и то – вс'yчат.
– Так я не поял. На корабле там замполит есть?
– Обзательно.
– Так лучче я и дальше буду сухопутной крысой!
Пральна! За крыс! Выпмм!
Но я чётко помнил, что шёл в аптеку; мать попросила до отъезда в Нежин съездить за лекарством.
Поэтому я тепло попрощался с водоплавающим Кубой, хотя лимонные корки ещё не скребли по дну трёхлитровой банки, а в сковородке от яишницы кое-где поблёскивали не до конца вытертые хлебом капли подсолнечного масла.
– Не! Не! Я сё зна, сё бу ништяк!
На Переезде я пересел в трамвай до Универмага, за которым была та самая аптека.
Я чётко сошёл
С горьким сожалением, я сделал выдох, молча развернулся и сокрушённо вышел.
Площадь я всё же как-то пересёк, но понял, что дальше – кирдык, и переключился в режим подчинения ангелу-хранителю.
Он завернул меня в дворы пятиэтажек, выбрал правильный подъезд и проследил, чтоб я не сверзился на тёмной лестнице незнакомого подвала.
Затем он повёл меня по длинному коридору до того места, где рассеянный свет из проёма приямка обнаруживал опёртую о стену кроватную сетку. Оставалось лишь опустить её на пол и самому опуститься на неё. Кожух и шапка послужили спальным мешком.
Проснулся я в негнущемся состоянии, но всё же успел на последнюю электричку до Нежина.
На следующий выходной я снова вызвался сходить в аптеку за лекарством, если мать напомнит название, но она сказала нет, уже не надо.
В фойе Нового корпуса проводился предновогодний вечер танцев для студентов.
Мы с Ирой танцевали там и какая-то преподавательница с биофака пришла в восторг и объявила нам, что мы созданы друг для друга.
Приятно такое слышать, тем более от разбирающегося в особях специалиста.
Но потом у меня разошёлся зиппер на джинсах. Длины свитера не хватало прикрыть эту прореху.
Тогда я, в пустой аудитории, попытался пристегнуть свитер к низу ширинки неизвестно откуда взявшейся у Славика булавкой.
Это не помогло, потому что стреловидно оттянутый свитер начал напоминать девочк'oвый купальник-трико, а меня мучило постоянное опасение, что булавка расстегнётся и уколет если не в одно, так в другое точно что-нибудь.
Пришлось пойти в общагу и переодеть джинсы.
Обычно запасной одежды я в комнате не держал – в чём приехал из Конотопа, в том и уехал. Однако, в тот раз как-то так сложилось – я привёз нарядные джинсы для танцев.
По возвращении в фойе, я застал Иру в увлечённой беседе с каким-то молодым человеком. Он мне сразу не понравился, несмотря на то, что оказался кем-то из её давних знакомых.
Вероятно, я не смог скрыть своей к нему неприязни, и та стала взаимной.
До рукоприкладства дело не дошло, но мы с ним перешли на угрожающие тембры голоса.
В какой-то момент я отвлёкся от этого противостояния, взглянул на Иру и – поразился.
Она цвела счастьем.
Никогда прежде я не видел столько радости в её глазах.