… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Заработок составлял фиг да ни фига, но и работа – где сядешь, там и встанешь.
От нечего делать я снова оброс бородой и рабочие Рембазы окрестили меня Фиделем Кастро. Отцу моему это нравилось, скорее всего оттого, что Фидель был его одногодком.
Когда кончалось курево я ходил стрелять у отца.
Он работал слесарем в цеху с культурным режимом, где курить можно лишь в отведённых для этого местах, типа открытой беседки во дворе.
Отец пользовался в цеху уважением за свои золотые руки
Когда видишь, что человек и сам мается и работу мучает, можно втихаря посмеяться, да и пойти дальше. Мой отец не таков, он не терпит безграмотности.
Постоит в сторонке, болезненно дёргая щекой, подойдёт, возьмёт инструмент – покажет.
– Ну, что ж тут такого заумного?
Поэтому его и уважали и не обижались, что он бурчит:
– Всё-то у вас сикось-н'aкось! Чему вас только учат?
Многие рабочие Рембазы пришли туда из близлежащего села Поповки и в «бурсах» не обучались.
Поповка настолько интегрировалась с Рембазой, что в селе попадались изгороди с применением вертолётных лопастей. Списанных, конечно.
Но одно дело, если лопасть примотана проволокой и совсем другой коленкор, когда она аккуратно приболтована на креплении подсказанном дядей Колей.
В необлицованной половине хаты на Декабристов 13 проживала пенсионерка тётя Зина.
Она заплетала полуседые волосы в крепкие девичьи косы и подвязывала их крендельками. На крыльце её, у двери, большую часть года висела жёлто-высохшая круговая коса с вплетёнными в неё луковицами.
В жизнь двора хаты тётя Зина не вмешивалась и всем улыбалась.
Весной, по указке отца, мы с братом вскапывали её часть огорода.
Когда-то она очень дружила с Ольгой и затаила на меня обиду из-за развода, но всё равно улыбалась.
Жилплощади в нашей, облицованной, половине хаты хватало всем – три комнаты, кухня, веранда плюс летняя комната во дворе, под одной крышей с сараем.
Среди обитателей этой площади одна только пятилетняя Леночка была некурящей.
Все, за исключение Наташи с её «Столичными» по 40 коп., смолили «Беломор-канал» за 22 коп.
Сестра однажды подсчитала, что в семье на курево за месяц уходит 25-30 руб.
Лето кончилось и перед моим первым отъездом на четвёртый курс англофака, мать моя спросила, может я всё же привезу и познакомлю с ней нежинскую Иру?
Об Ире она знала от Наташи и из последующих расспросов у меня. Она её даже и видела – на общей фотографии с борзнянской свадьбы.
Снимок был сделан в фотоателье райцентра, где гости и родственники молодых стояли в три ряда на скамейках нисходящей высоты, позади жениха и невесты на стульях.
Мать попросила показать которая там Ира, а я ответил:
– Сама найди.
На снимке рядом
– Она?
Я чувствовал, что ей почему-то ужасно не хочется, чтобы это оказалась она, но я не мог соврать матери:
– Как ты угадала?
– Не знаю.
( … первым произведением в прозе на украинском языке явилась повесть «Конотопская ведьма» Григория Квитки-Основьяненко, написанная в 1833 году.
Спроси «почему?» и тебе любой ответит «не знаю»…)
Поэтому в сентябре, вслед за безмятежным летом 1977-го, последовало знакомство твоей матери и бабки.
Конечно, Иру я и до этого привозил в Конотоп, знакомил с местным высшим светом.
Мы побывали в Лунатике, где в честь её приезда прошли показательные гладиаторские бои на паркете, мне даже пришлось, на всякий, загородить её собою возле сцены.
Потом Лялька повёл нас на хату своего кента, у которого в шкатулке сделанной из человеческого черепа он хранил травку «инвалидка», по имени поставщика.
Кент проживал на четвёртом этаже со своей кошкой и швырял её обо что попадя.
Не все дрессируют животных лаской.
Зато ночью он иногда просыпался от нежного прикосновения её клыков к своему кадыку.
Она не прокусывала кожу, а просто давала понять кто правит балом по ночам.
Когда мы собирались уходить, Ира обнаружила пропажу своих перчаток. Кент клялся что не видел, я от стыда стал строить предположения, что перчатки забыты в Лунатике, но Лялька настоял на продолжении поисков и те всё-таки нашлись позади зеркала в прихожей.
Эти кошки порой хуже сорок-воровок.
Света в подъезде, конечно, не было и я шёл первым, нащупывая ступеньки ногами и даже не держался за перила, как бравый оловянный солдатик; или одноглазый поводырь шараги слепцов из фильма «Уленшпигель», потому что в кромешной тьме у меня на плече лежала рука Иры, а Лялькина у неё.
Так мы и спускались.
В тот раз мы ночевали у Чепы, который уже стал примаком, жил в добротной хате, где в гараже стояли два мотоцикла «ява» – один его, второй для подрастающего брата жены.
Нам предоставили целую спальню и, выходя, Чепа с женой многозначительно повесили на спинку кровати махровое полотенце.
Когда мы легли и из «спидолы» раздались звуки вступления к моему любимому «Since I’m loving you» от «Led Zeppelin», я понял, что ничего лучшего не смог бы предоставить даже и Лас-Вегас.
В другой раз мы даже побывали на Декабристов 13 – в дневное, конечно, время, когда там никого – и после шампанского и косяка настолько расшалились, что всполошившаяся тётя Зина начала тарабанить во входную дверь, ей за стеной показалось, что здесь вообще полный hardcore.