… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Она зашла в комнату и уселась ко мне на колени, отделяя от стола со словарём, тетрадкой и книгой.
Обернув своё лицо ко мне, она подняла правую руку и приложила маленькую ладонь к моей ежеутренне бритой щеке. Наверное, хотела научить меня как это делается.
( … что же меня оттолкнуло? Опасение скатиться к инцесту?
Исключено, при моём роботизированном самоконтроле.
Нет, скорее из-за выражения улыбки на её лице:
«Ах, ты бедняжка!» …)
– Ну, хватит, Леночка. Мне надо работать.
Улыбка
– Что? Размечталась о сладких пирожках? Не рано ли?
И я поднялся на ноги, как бездушный робот, лишив её площадки для подпрыгиваний.
Через пару дней, а может и неделю, вернувшись с работы я заметил перемены на полках этажерки. Там появилась чёрная дыра.
Высокую скулу лица Иры, на любительской фотографии посреди ручья, пробило отверстие.
Орудием этого вандализма, а может даже вудуизма, послужил остро заточенный карандаш, а возможно и шариковая ручка.
Вопрос «кто?!» у меня не возникал.
Какая разница?
– Леночка! Иди-ка сюда!
– Что?
– Я, как отец, обязан заботиться о твоём образовании. Чтобы ты разбиралась: что есть что. Посмотри на фотографию на полке.
– Что?
– Вот это называется подлость.
– Это не я.
– Я не говорю, что это ты. Просто запомни что такое «подлость». А кто её делал уже не важно.
Фотографию пришлось отнести в фотоателье на Клубной.
Фотомастер Артур, молодой армянин умеющий переносить фотопортреты на керамику, сказал, что это поправимо.
Только я попросил увеличить снимок до размеров настенного портрета, оставив всё, что есть, и ручей тоже.
Для восстановленного и увеличенного фото я ещё купил картонную рамочку и снова водрузил на полку.
Увидев результат, моя мать истерично всхохотнула, что и осталось единственным комментарием.
Никаких педагогических бесед по этой теме я больше не затевал, а фотография так и стояла в полной неприкосновенности, потихоньку собирая пыль.
В преддверии двухлетия своего сына Андрея, моя сестра Наташа пожаловалась, что нигде не купишь железную дорогу, чтобы собрать на полу большущий круг из крохотных рельсов, по которым бегал бы маленький поезд.
Помнишь, как у нас на Объекте была?
У меня сохранялось смутное детское воспоминание о прекрасной игрушке и эту жалобу я воспринял как повод вырваться из повседневной конотопской жизни.
Ведь я же любящий дядя!
Для начала я смотался в Киев.
Продавщица универмага «Детский мир» уныло сидела за прилавком в чёрной стёганной телогрейке поверх синего халата магазинной униформы.
Она малость взвеселилась, когда я сообщил ей, что «х'oчу паров'oза».
Хмыкнув, она, ответила по селянски, чтоб мне, деревенщине, лучше дошло:
– Паровоза немає.
Меня это ничуть не удивило, ведь
Дальше, по плану, шла столица нашей родины – Москва.
Именно туда тянулись караванные тропы для всех изнурённых дефицитом в полупустынях магазинных прилавков.
В столичном «Детском мире» нашёлся и паровоз с вагончиками, и рельсы со стрелками и мостиками, чтобы по ним бегал поезд от маленькой батарейки.
Я отвёз добычу на Киевский вокзал и вернулся в центр – урвать свою долю культурной жизни.
В кассе Большого Театра мне сказали, что билеты надо покупать на две недели раньше.
Чуть разочаровавшись, я покинул большой очаг культуры, в котором мне не светит.
Неподалёку от входа на тротуаре оказалась стеклянная кубическая будка сплошь занавешенная изнутри всевозможными афишами, в ней продавались билеты в театры и концертные залы Столицы.
На предстоящий вечер мне предложили выбор: концерт звёзд эстрады в Кремлёвском зале, либо концерт джазовой группы в Центральном Театре Советской Армии.
То есть отправиться в Кремль на ту муру, от которой и по телеку тошно, или…
– Конечно, джаз!
( … говорят, что железнодорожный вокзал Чернигова построен при немцам, во время оккупации.
И этим говорильщикам я верю. Почему?
Да просто лишь за то, что они за это не получают зарплаты, в отличие от множества составителей бесчисленных советских учебников истории.
И ещё говорят, что вид сверху черниговского вокзала являет собой тевтонский крест.
С высоты птичьего полёта я его не рассматривал, однако, могу засвидетельствовать – из всех посещённых мною вокзалов, только там в любое время суток можешь набрать готовый крутой кипяток из специального медного крана …)
Всё это к тому, что здание Центрального Театра Советской Армии сверху смотрится пятиконечной звездой. Говорят.
Внутри же это добротное здание с большим зрительным залом на первом этаже и выставочными стендами в широких галереях второго.
Я скрупулёзно рассмотрел выставку конвертов и спичечных этикеток выпущенных в годы Отечественной войны, потому что приехал туда за два часа до концерта.
А что ещё оставалось делать в незнакомой зимней Москве?
Картинки на конвертах и этикетках, при всей их наивной примитивности, оказались ностальгически моими, ведь я вырастал на чёрно-белых кинокартинах той поры.
Затем я спустился в зал, где вскоре джазмены начали устанавливать и опробовать на сцене свои инструменты – ударник, виброфон, колонки.
Покончив с этими приготовлениями, музыканты набросились на опоздавшего лысого еврейчика, но тот наплёл им с три короба про неуютности московской жизни, а потом перешёл в контрнаступление, что скоро он вообще завяжет со всей этой музыкой – оно ему надо?