… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Она сказала, что по улице между площадью Конотопских дивизий и Сенным рынком есть машинописное бюро.
Может там кто-нибудь согласиться напечатать мои переводы?
Двухэтажный дом машинописного бюро напоминал «Черевкину школу». От входа наверх вела широкая деревянная лестница и там в паре смежных комнат машинистки с поразительной скоростью стрекотали своими печатными машинками.
Одна из них, по имени Валя, в короткой блондинной стрижке, согласилась напечатать небольшой рассказ из тонкой тетрадки, который
Она назначила день, когда мне надо будет придти за готовым текстом.
Замирая сердцем, я сказал, что у меня есть ещё переводы. Она ответила, что могу приносить и их – по одному, по два.
На мой вопрос об оплате она непонятно отмахнулась.
Месяца два с половиной, может три, я пробирался в назначенные Валей дни в машинописное бюро.
К дому бюро я подходил по противоположному тротуару, как обучают друг друга подпольщики и конспираторы. Нырнув в дверь входа, я прокрадывался на второй этаж – лишь бы не спугнуть подвернувшуюся шальную удачу.
Когда я отдал Вале перевод последнего из рассказов и снова попытался выяснить насчёт оплаты, она опять отмахнулась.
Труд обязан вознаграждаться, поэтому я решил заплатить – если не деньгами, так натурой.
Возле трамвайной остановки на Миру в первом этаже пятиэтажки тянулся ряд магазинов, нависавших над тротуаром своими косыми витринами. Крайний справа – «Цветы», а на другом конце, ближе к площади, ювелирный магазин.
Там, после обхода стеклянных ящиков-шкафов с непомерно дорогими ожерельями, браслетами и золотыми кольцами, я купил серебряную цепочку за 25 руб.
В качестве футляра для неё была приобретена круглая лакированная пудреница с орнаментом, за 5 руб. с чем-то, но это уже из отдела «Сувениры» в Универмаге.
Забирая текст последнего рассказа, я отдал Вале пудреницу и попросил заглянуть под крышку. Оттуда потянулась длинная цепочка белого металла.
– Мельхиор?– спросила машинистка из-за соседнего стола.
Я не стал никому ничего объяснять: кто захочет – найдёт способ определить из чего.
В тот месяц алименты в Нежин и Конотоп съехали на 15 руб.
За пару дней до Первомая меня опять потянуло на ритуалы.
С Декабристов 13 я принёс на объект кусок яркокрасного кумача, 40 х 40 см, прибил его на двухметровый брус из кучи останков бывших риштовок и получился весёлый флажок.
Чтобы флажок не мешал работать, я закрепил его на готовом углу кладки стен третьего этажа и там он радостно реял под весенним ветром, над рекой железнодорожных рельсов, стекающих к Вокзалу по ту сторону стены из бетонных секций вокруг локомотивного депо.
Пётр Кирпа спросил что это я опять творю и мне пришлось прогнать ему насчёт дня международной солидарности трудящихся.
Он пообещал, что я допрыгаюсь, но бригада промолчала.
Укладывая кирпич
Утром первого мая, в джинсах и светлой рубашке, я вышел на веранду обуть туфли.
Там же оказались и мои родители.
Они уже много лет считали себя свободными от хождения на демонстрации.
Я сел на маленькую табуреточку отцовского производства, чтобы завязать шнурки на чёрных кожаных туфлях.
– Ты никуда не пойдёшь,– сказала мне моя мать, стоя между мной и остеклённой дверью веранды.
– Посидишь дома,– подтвердил мой отец и задвинул засовчик на двери – плод своего слесарного искусства в Рембазе.
Происходящее смахивало на домашний арест без суда и следствия. Всё так же сидя, я кручинно опустил голову и негромко затянул протяжную песню:
Ой, Днипро, Днипро,
Ты широк могуч,
Над тобой плывут облака…
Дальше я не знал слов, медленно поднялся и сделал шаг к выходу.
Мой отец поймал мою шею в захват своими трудовыми руками молотобойца, дизелиста и слесаря.
Меня всегда восхищала рельефность бицепсов его рук.
Мать моя повисла на моём противоположном плече.
Волоча их суммарный вес, я продолжал медленно продвигаться к двери. Там я отодвинул задвижку, выкрутился из удушающей хватки двух противоборцев и спрыгнул с крыльца на кирпичную дорожку к калитке.
– Гадёныш!– крикнул мой отец.
– Негодяй!– вторила ему моя мать.
С победным смехом я воскликнул:
– Мама! Догогонь!
( … так, по рассказам родителей, в двухлетнем возрасте я выговаривал «догони!» …)
С тех пор я перестал разговаривать с родителями и перестал ходить на демонстрации.
Вместо этого я сворачивал на Профессийной влево и шёл до самой окраины, где дома сменяются лугом и деревьями лесополосы вдоль насыпи железнодорожного полотна. Оттуда пустынная полевая дорога вела меня в сторону станции Куколка.
До станции я не доходил, а через пару километров сворачивал на отделяющуюся от насыпи ветку пути, по которому никто не ездит – он запасной, на случай войны.
Одинокая рельсовая колея соединяет киевскую и московскую часть магистрали в объезд Конотопа.
Он ж стратегически важная узловая станция и его разбомбят в первую очередь.
Вот зачем понадобился объездной путь, который, не заходя в Конотоп, плавной дугой через пустые поля выводит к сеймовскому лесу.
Возле остановки «Присеймовье» я уходил к реке, где когда-то, ещё неженатыми, мы отдыхали с Ирой.