… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
В двенадцатом часу я в общей толпе выходил из парка к трамвайной остановке на Миру. Живущие поближе расходились парами и компаниями.
Живущие подальше обсуждали: ждать или не ждать? Трамваи в эту пору редко ходят.
Однажды на остановке нас встретил стеклянноглазый мужик лет сорока.
Он с издёвкой смотрел на подходивших молокососов своими залитыми зенками, уперев ладони в ягодицы; в позе нацистского офицера у ворот в лагерь смерти, над которыми надпись
Парочки и компашки испуганно обходили его, чтобы толпиться на другой половине остановки.
Он победно лыбился в завоёванном жизненном пространстве.
Я остановился напротив него, не доходя метра три.
Что, штурмбанфюрер, потягаемся позами?
Моя пришла сама собой из кинохроники с Парада победы в Москве сорок пятого года. Помимо свалки фашистских знамён к Мавзолею Ленина там есть ещё кадры мирных жителей.
Очень часты девушки с печальными лицами и почти у всех одна и та же поза —левая рука опущена вдоль тела, а правая согнута поперёк живота и хватается за локоть левой.
Вот эту позу я и принял, стоя против стеклянноглазого.
Только у меня правая охватывала левую повыше, чем у печальных девушек – вокруг предплечья. В результате левая свисала уже как, типа, хобот.
Противник не выдержал и минуты.
Он горестно опустил голову, сцепил руки за спиной в зэковской ухватке и начал мелкими шажками ходить туда-сюда поперёк метровой ширины остановки, насколько пускали стены невидимой клетки.
Молодняк изумился лёгкости моей победы над тараканищем и они стали заполнять всю остановку, беря на заметку, на будущее, что знание – сила.
На самом же деле, всё это был чистый импровиз – подарок моего поколения ихнему.
И опять как всегда, стуча колёсами и качаясь, вагон электрички уносит меня из Конотопа…
Куда это, кстати, я?
За окном чернильная темень, значит не дальше, чем до Нежина; значит к Жомниру еду.
В чёрном окне моё, неясно смазанное двойными стёклами, отражение согласно подкивывает в такт перестуку на стыках: ту-да к не-му ку-да ж е-щё?
А зачем я туда еду?
Ну, мало ли… Напечатать его машинкой очередной рассказ, или там, триптих…
( … пойди упомни из эдакого далека …)
Но всё это лишь для отвода глаз, сплошная ложь. На самом деле я еду, чтоб снова и снова испытывать щемящее томление по необратимо невозвратному.
Еду самоистязаться меланхолией на берегу невидимой реки, на берегу, мимо которого вечность тому назад прожурчала струя, в которой я был любим и мил кому-то…
Вот зачем электричка мчит, покачиваясь, через ночь, и в одном из её вагонов, над проходом, я сижу на краю трёхместного сиденья, где посерёдке развязно развалился мой портфель.
Редко, но бывает – вагон пуст.
Ну,
Метров за двадцать от меня на сиденьи по эту же сторону от прохода едет девушка. Она едет спиной по ходу поезда, лицом ко мне, одиноко прислонившись головой к стеклу окна.
С моего места черт её лица не разобрать: просто девушка, одна в пустом вагоне ночной электрички со стрижкой светлых волос.
До меня ей и дела нет. Она с тихой задумчивостью смотрит за окно, где проносится картина уже ночной темноты позади тусклого отблеска ламп в потолке пустого вагона.
Конечно пустого – я не в счёт; я смирно сижу вдалеке и вовсе не пялюсь.
Просто смотрю себе вдоль прохода на подрагивающее стекло раздвижной двери в пустой тамбур.
Это, конечно, не мешает мне сентиментальным краем глаза улавливать её светловолосую головку и часть плечей, что видна поверх множества рядов спинок разделяющих нас сидений.
Двое в пустом вагоне мчащейся сквозь ночь электрички…
Но вот она очнулась от грустного оцепенения. Правая рука поправила волосы стрижки.
Она чуть глубже поворачивается к окну, демонстрируя свой профиль, а затем оборачивает своё лицо ко мне.
Отсюда не видно куда смотрят её глаза, но и мне уже незачем изображать любопытство к пустому тамбуру: я устремляю взгляд на неё и любуюсь, с платонической откровенностью, обёрнутым ко мне лицом и плечами покрытыми тканью плаща.
Это всё, на что я способен; я не подкачу к ней с ухарскими прибаутками и предложениями: «вы привлекательны, я замечательный, станьте мне третьей женой…»
Но – ах, она хороша! – даже на этой отдалённой полуразличимости…
Стук колёс отходит на второй план, его заслоняет прекрасная мелодия Таривердиева из кинофильма «17 мгновений весны», когда разведчику Исаеву, он же Штирлиц, в неприметном кафе Центр устроил свидание с женой.
Она сидела через три столика от него, чтоб он любовался ею после десяти лет разлуки.
Как живётся ей в уже неведомом ему СССР?
Но он отметает все лишние мысли и смотрит украдкой, неприметно, на новые черты почти полузнакомой женщины. Ещё немного! Ещё чуть-чуть!..
Нет. Сопровождающий её разведчик в штатском смотрит на свои часы. Свидание окончено.
Он уводит её, чтобы сбить со следа гестаповских ищеек…
Но здесь, в вагоне, не стихает мелодия Таривердиева – мы бесконтрольно одни…
БРЭННГГ! ЗПРТЫЧ!!
Из череды сиденных спинок между нами, как из чуть скошенной колоды карт, всплывает красная рожа джокера.
Мы не одни!
Этот алкаш всю дорогу спал между нами!