… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
– Мочи его!– сказал он мне.– Чё тянешь? Мы на подхвате!
Совсем незнакомый парень. Видать, патриотизм взыграл.
– Вы не поняли,– ответил я.– Он не местный, закон гостеприимства не позволяет бить бутылки об его голову. Вот будет у меня отпуск, съезжу в город Львов, посмотрю в чём проблема, что проезжие оттуда такие невежливые.
Не знаю понял ли парень мою пространную речь, но он вернулся за свой стол, а я ушёл оставив своего соседа сидящим перед пустой бутылкой на пустом полированном столе.
Он
Но всё равно, Горбачёву я этого не прощу.
Ты скажешь при чём тут Горбачёв?
Даже в эпоху дефицита бутылочное пиво в Конотопе не исчезало.
Никогда.
А этот всё не унимался и добавлял в сухой закон новые статьи об ужесточении борьбы.
Вечером того дня, когда вступала в силу очередная ужесточительная волна, я, как обычно, отправился в парк на Миру на танцы.
До танцплощадки я не дошёл и даже не дошёл до билетной кассы.
В аллее парка меня перехватил незнакомец; тёмноволосый, мускулистый и с усами скобкой, как у «Песняров».
Он мне сказал, что я его не знаю, а он меня – да; потому что он с ХАЗа, где работает с моим братом.
Один раз мой брат Саша с восторгом рассказывал про какого-то бывшего пограничника, который у них на работе показывает чудеса акробатики. Наверное, это он и есть.
Незнакомец бережно держал в правой руке белый целлофановый пакет, а злых вечерних комаров не шлёпал, а только лишь сдувал со своих бицепсов резкими выдохами воздуха.
Совсем как я – непротивленец; или же натаскан пограничными дозорами не делать лишних звуков.
Чуть звякнув белым целлофаном, он сказал, что тут у него вино – успел отовариться до запретного часа.
Не составлю ль я ему компанию?
Последовал ответ в утвердительной форме.
Мне правда, показалось странным, когда он начал обращаться к волнам стекающегося к танцплощадке молодняка с одним и тем же вопросом – не найдётся ли ножа открыть бутылку?
Все отрицательно качали головой, а некоторые даже испуганно отшатывались – не те теперь времена.
Возможно это было его формой протеста против этих самых времён.
Ножа так и не нашлось, но он как-то исхитрился содрать пластмассовую пробку о брус скамьи на аллее и протянул бутылку мне.
Я сказал, что лучше пусть он начинает, а то у меня т'oрмоза нет.
– Ничего, у меня вторая в целлофане.
Моё дело предупредить… И я безотрывно засадил все 700 граммов без остатка.
– Да,– сказал несбывшийся собутыльник,– я ж не подумал…
Он откупорил вторую бутылку, но мне не дал, просто держал в руках, а когда мы
Мы начали прощупывать друг друга на какую из философических тем завести дружеский разговор.
Обычно, после второго стакана начинаешь выдавать умные вещи, которых и сам не ждал.
В конце, понятное дело, всё сведётся к извечной трещине, про которую говорил Иван Кот, но почему не посверкать умом для начала?
Увы, ни сверкать, ни блистать не получилось.
По аллее медленно и почти бесшумно подкатывал фургончик с надписью «милиция» на дверце. Машина встала и из кабинки выпрыгнули два джентльмена в кокардах.
Мой собеседник, не ожидая дальнейшего развития событий, сиганул через скамью и пустился по боковой аллее в сторону тёмного здания горсовета.
Мне, только что загрузившему в трюм 700 граммов, оставалось лишь с восхищением следить как быстро он удаляется. Тем более, что эти два мента уже стояли надо мной.
Никто из них за ним не побежал, только тот что постарше, стоя на месте, застучал ногами об асфальт с непонятным криком «улю-лю!».
Пограничник врубил форсаж и растворился в темноте.
Милиционер поднял со скамейки уже открытую, но так и не початую бутылку, перевернул её вверх ногами да так и держал, с садизмом и грустью, покуда вино выбулькивало наземь.
– Давай,– сказал мне второй мент, кивая на уже открытую боковую дверь фургона.
Я сунул голову внутрь.
В тусклом свете крохотной лампочки в потолке на сиденьях вдоль бортов различались пойманные до меня и, спиной к кабине, пожилой мент с лычками старшины на погонах.
Восхищаясь безукоризненной чёткостью своих движений, я взошёл внутрь интерьера.
Дверь захлопнулась.
– Добрый вечер!– галантно приветствовал я всех сразу и тут же получил пинок в зад.
– Он, сука, ещё «добрый вечер» говорит!– гаркнул пнувший меня старшина.
Свалившись на кого-то из предыдущего улова, я машинально воскликнул:
– Извините!
Тут я испуганно оглянулся на старшину, но увидел, что за «извините» не схлопочу – ему лень подыматься.
Отвезли нас недалеко, в тот же двор, где когда-то снимались показания с «Орфеев» на тему пропажи немецкого баяна; только в другое здание.
За столиком в коридоре сидел капитан милиции. Моих попутчиков, после пары вопросов, он отправил в камеру. Потом заговорил со мной.
Увидев, что на его вопросы я отвечаю адекватно и не пытаюсь качать права и опровергать доклад доставивших меня, он спросил где я работаю, куда-то позвонил свериться и отпустил домой.