А ты гори, звезда
Шрифт:
— Леонид Николаевичч просил передать вам, господа, — проговорил он торжественно и как бы удваивая букву «с» и «ч», — что он чувствует себя не вполне здоровым, лежит в постели и не может вас лично приветствовать. Он также просил передать вам, господа, что вся его квартира находится в полном вашем распоряжении. Что прикажете подать, господа: чай, кофе, коньяк, ликер? С чем бутерброды?
Это прозвучало так неожиданно и так контрастно по отношению к бурно завязавшемуся спору о председателе, что все неудержимо захохотали. А лакей стоял, пытаясь изобразить у себя на лице виноватую улыбку, и искренне
— Спасибо, спасибо, дорогой! — через силу, борясь со смехом, наконец выговорил Гальперин. — Передай нашу благодарность Леониду Николаевичу. А нам ничего не нужно. Впрочем, если можно, через часок подай по стакану чая и бутерброды с икрой и сыром.
Лакей поклонился и вышел.
— Ну что же, вернемся к нашим баранам? — спросил Крохмаль. А сам, прикрыв ладонью губы, все еще посмеивался.
— Мы на баранов и похожи сегодня, — сердясь, заметил Сильвин.
— Дабы не терять впустую время, председателем объявляю себя, — изображая это как шутку, сказал Дубровинский. Ему хотелось как-то предотвратить новую вспышку нелепого спора. И главное, приступить к работе. — Сегодня для дела так будет лучше. Есть ли возражения? Прошу извинить меня, Владимир Александрович!
Александрова подняла руку:
— Я против. Но не потому…
— Кто еще против? — спросил Дубровинский. И оглядел собравшихся. — Против больше нет. Владимир Александрович, пожалуйста, ведите наше заседание. А я буду докладывать. И готов потом написать протокол. Первый вопрос: об отношении ЦК к созыву Третьего съезда.
— Это давно решено и засвидетельствовано в соответствующих документах! — вскрикнула Александрова. — Вопрос снимается с повестки дня!
— Кто еще против? — в той же интонации, как и первый раз задавая подобный вопрос, Дубровинский обратился сразу ко всем. Выждал немного: — Против больше нет. Я приступаю…
— Чем вызвана постановка этого вопроса? — не унималась Александрова.
— Ведите же заседание, товарищ Носков! Или действительно вы, Дубровинский! — взорвался Сильвин. — Это же черт знает что!
Носков застучал кулаком по столу, призывая к спокойствию, и сделал знак Дубровинскому: «Говорите!»
— Екатерина Михайловна спрашивает, чем вызвана постановка этого вопроса, — начал Дубровинский. — Мой рассказ давно бы уже подходил к концу, если бы она же сама всеми силами не оттягивала время…
— Я протестую! — заявила Александрова.
— И я, — поддержал Гальперин. — Иосиф Федорович, не надо обижать других!
— Хорошо, я буду обижать сам себя, — согласился Дубровинский. — Выполняя июльское постановление ЦК, я объездил едва не половину России, добиваясь в местных комитетах резолюций, направленных против созыва съезда. За самыми скудными исключениями, успеха я нигде не имел. Невозможно было убедить товарищей, что съезд не нужен в то время, когда руководство партией практически парализовано разъединяющими его разногласиями. Больше того, не очень-то честной борьбой за сферы личного влияния…
— Что означают эти намеки? — не выдержал Гальперин.
— Они означают, Лев Ефимович, то, что, получив среди прочих товарищей меткую ленинскую кличку «примиренца»,
— Я вас лишаю слова, Дубровинский! — Носков вскочил и опрокинул стул. Не стал его поднимать, оттолкнул ногой. — Или называйте имена, или извинитесь перед всеми, ибо ваши намеки задевают честь каждого!
— Имена я назову, — сказал, побледнев, Дубровинский, — и готов извиниться перед теми, кто по деликатности своей может в чем-то напрасно посчитать виноватым и себя. Но перед собой я извиняться не буду, ибо честь моя задета поделом. И первое имя, которое назову, это — Дубровинский. Слишком долго я упорствовал в том, что считал безоговорочно правильным лишь потому, что это обычно облекалось в форму постановления ЦК, куда я тогда только-только был кооптирован…
— Мы можем и вновь вывести вас из ЦК! — крикнул Гальперин.
— Как вывели, например, Землячку? — продолжал Дубровинский.
— Теперь я понимаю, откуда ветер дует, — злорадно вставила Александрова.
— Но настроения на местах, образование Бюро комитетов большинства, моя встреча и обстоятельный разговор с Землячкой, — не делайте такие страшные глаза, Екатерина Михайловна, — то, что я прочувствовал во время кровавой питерской бойни и сегодня в случайном разговоре с одним из мозговитых эсеров, наконец, заявление Ленина о разрыве центральных учреждений с партией…
— На это заявление можете не ссылаться. — Носков, стоя на ногах, нервно теребил лацканы пиджака. — Мы его получили, нам темперамент Ленина не в новинку, и мы найдем, как ему ответить…
— Ответить надо решительной нашей поддержкой агитации в пользу созыва Третьего съезда. — Теперь поднялся и Квятковский.
— Правильно! Правильно! — в голос воскликнули Сильвин и Карпов.
— Это вопрос особый — о съезде, ненужном и вредном. — Гальперин потряс поднятыми вверх руками. — Мы к нему еще вернемся. Здесь прозвучало имя Ленина в связи с его безобразнейшим заявлением. Поэтому, прежде чем нам продолжать разговор о чем-либо другом, мы должны принять решение ЦК, сурово осуждающее поступок Ленина, делающее его лично ответственным за обострение внутрипартийных отношений. Надо поставить его на место…
— На полагающееся Ленину место его поставит съезд, за который мы ныне обязаны бороться, — сквозь нарастающий шум голосов продолжал Дубровинский. И встал. Уже никто не сидел. Носков возбужденно бегал по комнате. — Товарищи, как представитель большевистского крыла в ЦК я прекращаю поиски внутрипартийного примирения, любые, кроме открытого и честного примирения на съезде. И личное дело Носкова и Гальперина, вероятно, и Александровой, как они к этому отнесутся. Меня просили назвать имена, я называю. Никаких других решений, только решение в поддержку Третьего съезда должны мы принять сегодня. Не спрашиваю: кто «за». Спрашиваю: кто «против»?