А я люблю женатого
Шрифт:
– Разве сейчас паспорт главное? – Нину всю колотило от волнения. – Значит так. Пойдем сегодня ночевать к Эле, а там будет видно. Горе мое, ты прямо как маленький ребенок.
Гриша встал.
– Никуда я не пойду. И я не ребенок. Я тебе докажу!
Он двинулся к выходу.
– Ты куда? Куда? – пыталась остановить его Нина.
Он шел к своему дому. Небывалая решимость овладела им. Он докажет Нине, что он – не ребенок!
Нина влетела в свою подсобку.
– Прости, мой единственный, так надо. Ты должен меня понять, – сказала она
Нина всхлипнула и метнулась к телефону.
– Алло, Эрик, срочно приезжай. У нас пожар. Горит все твое кафе вместе с мебелью!
Уже светало, когда Гриша вошел в комнату. Он резко сдернул со спящего Воронкова одеяло, ударил его по лицу.
Воронков заревел, бросился на Гришу. Но тот мощным ударом свалил его с ног.
– Это тебе за ключи. Ты дал им ключи, я знаю. Ты подставил меня! Ты дал им дубликат ключа! Зачем?
– Да ты что, Гриня? Это не я! Это Нина твоя. Она к тебе их наслала! – оправдывался Воронков.
– Это тебе за Нину! – снова ударил Гриша.
Вбежал Терещенко.
– Да вы шо, мужики!
– Помогай, Серега, его шмотки складывать. Он тут больше не живет! – скомандовал Гриша. – Он на меня бандитов натравил. Ларек ограбили!
– А и вправду, Гриня, надоел он! Только и знает, шо ругается. Только и знает, шо жизнь гадит, – согласился Терещенко и вдруг подхватил Воронкова и вышвырнул его за дверь, следом полетели пожитки. – И без него проживем! Хорош, кончилась его власть!
В кафе вбежал взмыленный Эрик.
– Где пожар? Какой пожар?
Нина сидела за столом, не оборачиваясь.
Эрик остолбенел.
– Ты что, очумела? С ума сошла? Ты зачем меня сюда вызвала посреди ночи? Сумасшедшая!
Она обернулась.
– Да, я сумасшедшая. И я подпалю твой вертеп, если ты не сделаешь то, о чем я попрошу!
– Что? Что не сделаю? – испугался Эрик, – Говори! Говори же!
Нина схватила его за обшлага рубашки.
– Дай мне денег! Много денег! У меня попал в беду самый близкий человек. Ты всегда платил мне жалкие копейки. Дай денег взаймы, слышишь? Взаймы! Потому что если с ним что-то случится, я не перенесу, я не знаю, что я сделаю! Слушай, ты, мачо несчастный, будь один раз человеком! Дай мне взаймы! Я бесплатно буду на тебя пахать. Весь остаток жизни буду тебе благодарна. Я сделаю все, что ты попросишь! Все, о чем ты только заикнешься! Только, пожалуйста, дай, дай мне сегодня денег!
– Как же я ненавижу вас, бабы, – медленно произнес Эрик, придя в себя. – Денег тебе? А еще чего?
– Хочешь, я встану на колени!
Эрик презрительно улыбнулся.
– Хочу!
И Нина медленно опустилась на колени перед этим ничтожеством.
– Я тебя очень прошу! На коленях прошу! Пожалуйста, дай денег!
Эрик наслаждался ее унижением несколько минут. Потом спросил:
– Ты что, его так любишь?
– Я хочу, чтоб он был жив. А все остальное неважно, – прошептала Нина. – Я сделаю все, о чем ты попросишь!
– Ммм… Ну ладно. Только ты помни о
Нина слабо кивнула, в глазах ее стояли слезы.
Ира и Гена прогуливались по аллее в заснеженном сквере.
– Вот видишь, я все рассказала тебе, так, будто ты моя лучшая подруга. Никогда не думала, что можно запросто открыть всю свою жизнь… Сколько я тебя знаю?
– Если быть точным, мы работаем вместе год. А по-настоящему познакомились только два месяца назад.
Гена помнил точную дату того знаменательного вечера, когда они пошли слушать в кафе песни Нины.
– Кстати, мы когда-нибудь вернемся в это кафе?
– Непременно!..Странно. Я целый год мимо тебя ходила и не предполагала, что ты тот человек, который может меня понять лучше, чем я сама.
– Ничего удивительного. Ведь все, что рядом, кажется скучным, обычным, неинтересным. А заманчиво только далекое, недоступное, – улыбнулся Гена.
– Как это объяснить?
– Пусть психологи объясняют.
– Прости, может быть, это ужасно неловко… но… ты когда-нибудь любил по-настоящему? – вдруг спросила Ира.
И он стал рассказывать ей то, что никому не рассказывал:
– Мы росли вместе, жили по-соседству. Я даже не сразу понял, что это любовь. Однажды в десятом классе, весной, мы пошли после школы в парк. Сидели у фонтана и ели мороженое. Подул ветер и нас обдало мелкими брызгами. Она сказала: «Это дождь для нас двоих». И тогда я подумал – если ее не будет, весь мир станет мне не интересен… Мы поженились на пятом курсе. Она училась в медицинском, хотела стать врачом и не очень жаловала нашу богемную вгиковскую тусовку…
Ира остановилась:
– Вы разошлись?
– Нет… Летом я снимал дипломную картину в Ялте. Она писала мне и звонила каждый день, но приезжать отказывалась: шутила, что кино – это иллюзия, а ей дорог подлинный мир.
– И что же?
– Однажды я не дождался ее звонка и позвонил сам. Никто не отвечал. А утром пришла телеграмма… Ее сбила машина. Я не помню, как очутился в Москве, в больнице, но было уже поздно. Я с ней даже не простился. Не успел… Лет пять или шесть жизнь казалась мне бессмысленной, спасала, правда, работа – то самое кино, которое просто иллюзия. А потом я вдруг начал рисовать – начал только потому, что ни одна ее фотография не была похожа на нее подлинную. Мне хотелось нарисовать ее такой, какой она была тогда, в десятом… Может быть, только это меня и спасло.
– Прости, что я напомнила… – тихо сказала Ира.
– Ну что ты…
– Наверное она была удивительная девушка?
Он помолчал.
– Удивительная. Да. Ужасно серьезная, не по годам. И в то же время ужасно смешливая. Как это в ней уживалось? Она говорила мне – счастье не в том чтобы быть любимым, а в том чтобы любить… Честно? Долгие годы я думал, что уже никогда не встречу такую удивительную девушку. Такого человека. Но в последнее время мне кажется, что на жизнь надо перестать смотреть как на цепь разочарований. У тебя… У тебя ее улыбка, – вдруг добавил он.