А я верну тебе свободу
Шрифт:
— Дрыхнешь, что ли? — вместо приветствия спросила хриплым прокуренным голосом главная. — А тебя тут мужик домогается.
— Мужик-то хоть ничего? — поинтересовалась я.
— Не знаю. Я не по этой части, как тебе известно. Но внешне представительный. Говорит, банкир.
— Терпеть не могу банкиров, — заметила я.
— А это я ему уже сказала, — сообщила Виктория Семеновна.
В трубке послышался какой-то невнятный гул. По всей вероятности, домогающийся меня банкир находился в кабинете Виктории Семеновны и решил как-то прокомментировать услышанное. Главная его послушала и передала мне,
И вообще моя физиономия в телевизоре его жутко раздражает.
— Он случайно не из психушки сбежал? — поинтересовалась я. — То он меня домогается, то…
— Сейчас уточню, — бросила мне в трубку Виктория Семеновна и в самом деле уточнила.
К сожалению, я не могла слышать ответ банкира, только поняла, что говорить он стал значительно громче.
— Юлька, ты слушаешь? Он говорит, что мечтает добраться до твоего горла и придушить.
И просит о встрече.
— Скажите, что только в присутствии санитаров. Он — в смирительной рубашке.
Виктория Семеновна и это передала. Я представляла, как она сейчас давится от смеха и какие усилия прилагает, чтобы не расхохотаться.
Мы потом с ней вместе посмеемся. Конечно, если до меня не доберется этот псих.
Виктория Семеновна тем временем передавала, что банкир обещает скрутить меня в бараний рог, переломать мне все конечности, причем каждый палец на руках по отдельности, чтобы больше не могла писать, выбить зубы, свернуть челюсть, вспороть брюхо и выпустить наружу кишки, на которых меня и повесит. Когда главная мне все это говорила, в трубке в качестве фона слышались раскаты грома: это, по всей вероятности, был банкирский голос.
Выслушав Викторию Семеновну внимательно, я поинтересовалась, не хочет ли он меня изнасиловать.
— Сейчас спрошу.
В кабинете главной упало что-то из мебели.
Из руки Виктории Семеновны трубку вырвали, и мне было сообщено, что говоривший желает вступить в половые отношения с моей матерью.
Судя по тому, что я услышала дальше, он явно был извращенцем. Может, он ошибся с изданием? У нас ведь в холдинге несколько редакций.
Мне надоели оскорбления и в свой адрес, и в адрес своих родственников, и было жаль мебель Виктории Семеновны, поэтому я прервала лившийся на меня речевой поток и спросила вкрадчивым голосом (памятуя, что беседую с психом), что привело господина в наше издательство и почему у него возникло такое страстное желание увидеть мою скромную персону.
Я ожидала услышать какой угодно ответ, только не тот, который последовал:
— Меда хочу, — сказал банкир.
Я на мгновение лишилась дара речи. Потом сказала себе, что волноваться не стоит, так как нервные клетки не восстанавливаются, скачки давления мне ни к чему, вон у моей мамы они дали кровоизлияние в глаз, а мне глаза для работы нужны, поэтому следует успокоиться. Сейчас
Если этот тип вообще банкир. Ведь у людей же разные бывают мании с фобиями.
— Какого меду? — спросила я ровным голосом.
— Деревенского, — ответил мужик.
— А я-то тут при чем? Я медом не торгую.
— Но вы его ели, — сказал банкир. — Или все наврали?
Я попросила пояснить поподробнее, что ему от меня надо.
— Вы в сарае сами сидели, или вам про него кто-то рассказал?
Ах вот оно что… Но чего ж это он так долго собирался? Статья-то ведь о дедуле с бабулей не вчера вышла, и даже не на прошлой неделе. Больше месяца прошло. Или этот псих столько времени зрел? У нас сегодня случайно не полнолуние?
Банкир тем временем продолжал говорить.
Оказалось, что его держали в том же сарае, что и меня, и у того же шеста. Ухаживали за ним говорливый дед и молчаливая бабка, и кормили они банкира натуральными деревенскими продуктами, вкуснее которых он в жизни не ел — ни в наших ресторанах, ни в Европах, Азиях и Америках. По ходу дела банкир сообщил, что ему за свою бурную жизнь довелось и в армии послужить, и на «хозяина» он работал не один год и не один раз, но из всех мест заточения он вспоминает деревенский сарай с ностальгической грустью. Банкир вздохнул и добавил, что никогда так хорошо не отдыхал, как там.
— Так вы сами в сарае сидели? — уточнил он.
Я подтвердила, что сама.
— По доброй воле или по принуждению?
— По принуждению.
— Я бы хотел дедулю с бабулей отблагодарить, — заявил банкир. — И медка попросить.
Вы не могли бы до них как-нибудь добраться?
Я заплачу.
Я подумала. Мне тоже хотелось еще натурального продукта. Могу я попросить Колобова доставить мне что-то из дедулиных запасов? Или его орлов? Да и на банкира почему-то взглянуть захотелось, раз у него такие человеческие слабости.
— Я смогу приехать в редакцию не раньше, чем через час, — сказала банкиру. — К себе после ваших угроз не приглашаю. Встречаться буду только при большом скоплении свидетелей.
Но банкир пригласил меня вместе пообедать в ресторане по моему выбору. Что-то часто меня в последнее время обедами стали потчевать. Как свинью, которую готовят на убой. Но журналистское любопытство гнало меня и на эту встречу. Возникло желание взять у банкира интервью. Его потом можно будет опубликовать в рубрике «Отзывы по следам наших выступлений». Договорились на два часа: я решила заскочить в редакцию и выяснить, что там произошло и чего ждать от банкира.
Когда доехала до нужного здания, охранник, оберегающий нашу редакцию от явных и тайных врагов и шпионов, при виде меня закатил глаза, оторвав их не от извечного кроссворда или, по крайней мере, сборника анекдотов, а от какого-то моего старого репортажа (правда, не про мед), что меня, признаться, удивило.
— Чего было? — спросила у него.
— Сухорукой приезжал собственной персоной. Из «Сибзонбанка». Весь в телохранителях.
«Свиньей» шли. Еле в двери наши протиснулись.
Мы уж тут все струхнули. Я вон твои статьи последние перечитываю. Чем ты ему не угодила?