А я верну тебе свободу
Шрифт:
— Так чего вы все-таки от меня хотите? Чтоб я попыталась до дедка с бабулей добраться и вам меда купить?
Сухоруков стал серьезным и попросил подробно рассказать, как я очутилась в том сарае.
Мне что — я рассказала.
— М-да, — медленно произнес он, когда я закончила, и признался, что просто глазам своим не поверил, когда утром прочел мою статью: наш еженедельник, в котором она была напечатана, сегодня случайно попался ему на глаза.
Решил пролистать за утренним чаем. Пролистал. На нашу голову.
— Иван Захарович, а почему вы лично
У вас что, шестерок мало?
Сухоруков усмехнулся.
— Импульсивный я человек, Юля. Если мне чего-то захотелось — надо, чтобы было. Сразу же. Вынь да положь.
— Увидели статью — вынь да положь журналистку?
— Ну, в принципе… Я своим вначале велел в вашу редакцию позвонить. У вас моего парня послали. Хорошо, витиевато, со знанием дела — и русского языка. Тогда я сам позвонил. Меня тоже послали и сказали: координат не даем, в особенности банкирам и депутатам. Ну я и решил разгромить вашу редакцию к чертовой бабушке. Встряхнуться мне надо было, понимаешь? Я в Швейцарию летал только что, заскучал там. Мы и поехали с моими мальчиками. У тебя ведь. Юля, тоже энергия через край бьет? Носишься как заведенная. По-моему, тебе в задницу пропеллер вставить — он крутиться будет.
Должна меня понять.
— Но я ведь журналистка!
— А я чем только ни занимался, — с ностальгической грустью в голосе сказал Сизо. — Я ведь из всего могу деньги делать — из металлолома (я на нем и поднялся), курей заморских, машин, воздуха… Решил банк свой заиметь — и заимел. Приятно, когда тебя все; знают как банкира.
— А в депутаты чего полезли?
— Скучно. Я ведь уже все перепробовал. Решил в Думу пойти, поразвлечься. Ну подерешься там немного, о морду какую-нибудь известную руки почешешь — за народ, бабу какую-нибудь, которая в политику полезла, за волосы подергаешь — нечего бабам в политике делать, это мое твердое убеждение, потом закон какой-нибудь примешь. Опять же посмотришь, как кто-то мочу пьет на глазах у народных избранников. В театр ходить не надо. Но знаешь, в чем ошибся?
В смысле, почему не прошел? Надо было вначале свою партию создать. К следующим выборам сделаю.
«ПКПР — Партию конкретных пацанов России?» — хотелось спросить мне, но я сдержалась.
— А ты очень точно все описала, — заметил Иван Захарович, возвращаясь к статье. — Но тебе, красавица, не с чем сравнивать. А уж я где только ни чалился…
Он достал из внутреннего кармана пиджака два конверта и пояснил, что один из них предназначается бабуле с дедулей за ласковое обращение с банкиром и в качестве оплаты за мед, лучше которого он сроду не ел, а второй — мне.
— Мне-то за что?
— За услуги. И я хочу тебя попросить не упоминать Колобову, что мед для меня. Если спросит, конечно. Скажешь, что для себя. Когда мед достанешь — позвони мне, пожалуйста.
И Сухоруков протянул мне визитку, где золотом было выгравировано несколько телефонов.
— Вопрос можно? — посмотрела я на Ивана Захаровича,
— Валяй! — царственно разрешил он, засасывая очередную стопку водки. Шампанское так и стояло неоткрытым в ведерке со льдом: я не позволяю себе пить за рулем.
— Вы давали деньги на наркотики? Если да, то сколько? — спросила я и попала в точку.
Сухоруков поперхнулся водкой. Потом вылупился на меня.
— Ты что, считаешь, я тебе на эти вопросы отвечу?
— Почему бы и нет? Колобов отвечал.
Сухоруков тоже ответил себе под нос — такими выражениями, которые приличной девушке знать не положено. Из обеих соседних ниш тут же показались рожи. Сухоруков махнул рукой, чтоб убирались. Рожи сказали «о'кей!», но убраться не успели.
— Иван Захарович не хочет приглашать на нашу свадьбу одного нашего общего знакомого, — пояснила я телохранителям.
После моих слов убрались быстрее, чем от мановения руки шефа. На этот раз никаких «о'кеев» не послышалось. До «о'кея» было далеко.
— И сколько я дал, по словам Колобова? — прошипел Сухоруков.
— Все дело в том, что он мог говорить только за себя. Поэтому и спрашиваю. Ваш миллион был или больше? И вообще в целом было два миллиона? Или Александр Иванович указал неточную цифру?
— За него замуж ты часом не собираешься? — спросил Сухоруков. — Он тебе предложений не делал?
— Только насильственные, правда, вы его в этом деле значительно переплюнули.
— Он делом взял. Я тебя пока ни в подвал, ни в сарай не сажал. Хотя, признаться, руки чешутся.
Иван Захарович хряпнул еще водочки, утер рот рукавом пиджачка тысячи за две зеленых, ослабил на шее галстук баксов за пятьсот и устало посмотрел на меня.
— Ну и стерва же ты. Юля, — сказал. — Кстати, мужика своего хочешь на свободе видеть?
— Это которого? — спросила я с невинным видом, хотя прекрасно поняла, что речь о Сереге.
— Не придуривайся. Значит, так. Серега твой утверждает, что денег у Колобова с собой в гостинице не было.
— Где это он утверждает?
— Ну неужели ты думаешь, что я до него в «Крестах» не добрался? Тоже мне стены. Но деньги у Колобова были. Когда он уезжал из Питера. И ты права: там было много моих. Три четверти. Я, конечно, человек небедный, но полутора миллионами баксов бросаться не намерен.
С какой стати? И тут главное даже не деньги.
— Репутация, — подсказала я.
— Вот-вот. Она самая. А ты, красавица, находилась в той гостинице как раз тогда, когда там должны были быть деньги.
Взгляд Сухорукова внезапно изменился и стал зверским, а лицо превратилось в хищную морду.
— Ты жить хочешь, акула пера?
Я молчала. Вопрос, по-моему, был глупый.
— Тебе задание: узнать местонахождение нашего с тобой любимого сарая. И молчать о том, что узнаешь для меня.
— Но как я его узнаю?!
— Это твои проблемы. Я тебе деньги даю на накладные расходы. Видишь, какой я щедрый, — он пододвинул ко мне два конверта. — Действуй и помни: на кону твоя жизнь и жизнь твоего мужика.