А жизнь продолжается

Гамсун Кнут

— Тьфу ты! — сказал консул.

— Да. И поэтому я хотел бы предупредить вас насчет одной из ваших дам: не стоит ей появляться на линии.

— Ты про Марну? Придется ей это оставить.

— Это небезопасно. К тому же, когда она там, ребята ничего не делают, побросают всё и глазеют на нее, до того она их будоражит, они, прошу прощения, поголовно в нее влюблены и неровно к ней дышат, а Адольф, тот с ней пускается в разговоры…

— Хорошо-хорошо, — сказал встревоженный консул. — Марна больше туда не пойдет, начиная с сегодняшнего дня — все, кончено! И как тогда с дорогой, когда она будет готова?

Август

подумал и сказал:

— Если на линии будет спокойно, мы управимся за три недели. Если будет спокойно. Впрочем, все в руках Божиих.

— Не то чтобы я вас торопил, — сказал консул, — но я жду друга из Англии, он приедет к началу охотничьего сезона. И тогда дорога мне понадобится. Но, как я понимаю, времени еще предостаточно. Ты этим летом видел в горах какую-нибудь дичь?

— Всякую. Я бы даже сказал, отменную. Один куропаточий выводок за другим. И зайцев хватает.

— А сам ты, случаем, не охотник?

— Был, в молодости. Пожалуй что и охотник. Как-то зимой я добыл столько первоклассной пушнины, что загрузил ею целый карбас и отвез в Стокмаркнес на ярмарку.

— А что за меха?

— Выдра, лисица, а еще попадался горностай и тюлень. Да, были времена! А уж в Андах и на Яве, да и где только я не…

Консул не дал ему закончить:

— Англичанин, которого я жду к осени, — знатный господин, аристократ, владелец большого имения. Он был моим однокашником, я гостил у него, а сейчас хочу хоть как-то отплатить за гостеприимство. Если ты придумаешь, чем бы его еще развлечь, будет замечательно.

— Все в руках Божиих, — сказал Август.

И опять консул несколько растерялся и вынужден был поддакнуть.

— Надо еще дожить, — пояснил Август. — Вот я о чем.

Консул снова поддакнул.

Нет, старик Подручный сам на себя не похож, что-то с ним произошло. Консул справился, как у него со здоровьем. — Все в порядке. — Какие-нибудь неприятности? — Ничего подобного! Наоборот, в одном месте его ожидали большие деньги, только их не удалось получить, но Господь помог ему пережить эту потерю, и потому на сердце у него играет музыка, а душа ликует…

Возвратившись домой, консул тотчас же прошел к жене и сказал:

— Во-первых, Подручный ударился в религию. Так я понимаю.

Фру Юлия:

— Подручный? Ну что же. Между прочим, я видела, как он крестится.

— Да, но сейчас все обстоит куда хуже. Так что прошу тебя, не чертыхайся в его присутствии и воздержись от легкомысленных замечаний.

— Ха-ха-ха! — расхохоталась фру Юлия.

Потом он рассказал про обстановку на дорожных работах. Поскольку все это было донельзя комично, не обошлось без шуток. Гордон Тидеманн, которому отчасти недоставало решимости, а быть может, не желавший снисходить до подобных дел, упросил жену потолковать с Марной:

— Поговори с ней, у тебя это получится гораздо лучше, чем у меня. Скажи, что все рабочие влюблены в нее по уши и жить без нее не могут, особенно один, которого зовут Адольф, он мечтает о ней и питает серьезные намерения. А остальные хотят его за это убить. Ха-ха-ха!

Фру Юлия тоже смеялась, но она, похоже, знала, как на все это смотрит Марна.

— Должно быть, она сама влюблена в этого Адольфа.

— Значит, она сошла с ума, — сказал Гордон Тидеманн, — и мы отправим ее назад

в Хельгеланн. Скажи ей, чтоб ноги ее больше там не было. Чтоб не тормозила работу. Это просто неслыханно! Распеки ее хорошенько, Юлия, как это бы сделал я.

— Ладно, — пообещала фру Юлия.

Почувствовав облегчение, оттого что ему не придется объясняться с сестрой, Гордон Тидеманн опять перешел на шутливый тон:

— А тебя, Юлия, я сразу предупреждаю: и не вздумай появляться на линии. Если пойдешь туда, я тебя застрелю.

— Ха-ха-ха!

— Ибо я не знаю другой такой женщины, способной перебудоражить нас, слабых и беззащитных мужчин, и лишить последних остатков разума.

— Гордон, перестань! — сказала, смеясь, фру Юлия. И спросила: — Не возьмешься ли ты в свою очередь потолковать кое с кем из служанок? Они тоже посходили с ума. Зачастили в Южное на моления к какому-то крестителю и взяли себе моду «обмываться», как они это называют, купаются по два раза на дню, так что никому из нас и хода нет в ванную.

— Безобразие! — говорит Гордон Тидеманн.

— Я спросила их, что означает подобная чистоплотность. А как же, говорят, надо же им приуготовиться к тому дню, когда они снимут сорочки и окрестятся в Сегельфоссе.

— Просто невероятно! И кто же это?

— Горничные. Я надеюсь, ты их возьмешь в оборот.

— Я? Юлия, а тебе не кажется, что было бы лучше…

— Распеки их хорошенько, Гордон, как это бы сделала я.

— Ну как я… — отвечает Гордон Тидеманн, консул. — По-моему, тебе это гораздо сподручнее. По правде говоря, горничные… нет, это уж по твоей части. Ты же не можешь позволить им вести себя как заблагорассудится в твоем же собственном доме. Будь я хозяйкой, они бы плясали под мою дудку. Нет, это просто неслыханно! А еще я хотел предложить, чтобы мы с тобой прокатились сегодня днем на автомобиле, надо же развеяться ото всех этих забот. Что ты на это скажешь?

— Неплохо бы.

— Погода прекрасная, можно взять и детей. Даже младшего.

Итак, на линии воцарилось спокойствие, Марна не показывалась.

А на аптекаря со старой хозяйкой рабочие и не думали обращать внимание, эка невидаль! Адольф работал в своей бригаде не за страх, а за совесть, Боллеман был за старшего и перестал высматривать юбки, работа спорилась. Август был доволен.

Только ему без конца приходилось помогать людям и словом, и делом. Считалось, что он никогда не откажет в помощи и найдет выход из всякого положения. Вот и сейчас, например, старая хозяйка подступила к нему со смиренной просьбой:

— Подручный, позволь мне с тобою переговорить!

Разве тут устоишь!

Старая хозяйка переживала кризис, она была, что называется, на краю гибели, последние недели ее одолевали мучительные раздумья. То, что они с Александером придумали запираться в коптильне, был никакой не выход, долго так продолжаться не могло. Им неизбежно приходилось отпирать дверь, чтобы один из них мог выйти наружу, и стороннему человеку ничего не стоило, подбежавши, удостовериться: в коптильне оставался другой. Обнаружили их горничные, Блонда и Стина, две сестры, которые жили в услужении у старой хозяйки со времен ее юности и были ей ровесницы. Сестры не желали своей хозяйке ничего плохого, просто они сделались набожными и хотели ее спасти.