А жизнь продолжается
Шрифт:
Однако Августу, видно, очень уж хотелось перенять дивное цыганово умение, он сказал:
— Я б тебе заплатил.
— Ты? А у тебя есть чем платить? — спросил Александер.
— Мне должны прислать деньги.
— Брось заливать!..
И все-таки Август отвоевал утраченные позиции, с подачи самого хозяина.
Гордон Тидеманн был образованным господином и консулом, он учился по заграницам, знал бухгалтерию и иностранные языки, однако иной раз вынужден был советоваться со своей сметливой и расторопной матерью. И вот он приходит к ней с телеграммой: «Сельдь у Вэрё, на несколько запоров».
Старая хозяйка удивилась:
— Сельдь? В это время года?
— Так тут написано.
— Да, но… кто этот Эллингсен?
— Мой агент, — ответил Гордон Тидеманн. — У меня есть свои агенты.
Мать:
— Знаешь что, поговори об этом с Подручным.
Гордон Тидеманн пошел к Августу. Однако реакция матери побудила его к осторожности, он сказал:
— Надо ли придавать этой телеграмме такое уж большое значение?
Август надел пенсне и прочел.
— Ничего не понимаю, — сказал он.
— Н-да.
— Какая сейчас сельдь? — сказал Август. — Да еще у Вэрё?
Гордон Тидеманн забрал у него телеграмму и сунул в карман.
— Что-то тут не так, — размышлял вслух Август. — Если бы там стояло… Прошу прощения, дайте, я взгляну еще раз! — Август перечел телеграмму, кивнул и сказал, как всегда, уверенно: — Сельдь, о которой тут говорится, на самом деле — сайда, это описка.
— Разве такое возможно?
— Пусть консул не сомневается. Речь идет о сайде. И сезон подходящий, и что возле Вэрё. Только сайда вам, наверное, ни к чему?
— Наверное.
— И я такого же мнения. А кроме того, сайда — ну да, ее можно вялить, у нее вкусная печень, но по большому счету это никакая не рыба. Нет. Да что это я такое болтаю грешным своим языком! Сайда тоже Божий дар, посланная нам Божьей милостью для подкрепления…
— Ну хорошо. Спасибо, Подручный, я знал, к кому обратиться за исчерпывающими сведениями.
XVIII
Денег все не было. Вестей из Поллена тоже, ведь Август так туда и не написал.
Неужели же невозможно получить эти деньги? Однажды он остановил Осе и попросил у нее совета, только никакого совета Осе ему не дала.
А двусмысленный фокус, когда она заголила подол и на него уставилась, она проделала, чтобы удостовериться, ибо каким-то таинственным образом ей стало известно о его чувствах к девушке из Южного селения. Он был прямо-таки сражен — и признался на месте.
Высокая, черноволосая, облаченная в широкополую кофту, Осе бродила от дома к дому, все слышала и видела людей насквозь; в том, что она многое знает и режет всем подряд правду-матку, не было ничего удивительного. Но разве он и сам не знал правду? Может, да, а может, и нет. Изолгавшись до неправдоподобия, он вполне мог обманывать и самого себя. Его лживость принимала такие формы, что он походил на вымышленный, фантастический персонаж. Бывало, оставшись наедине, он поворачивался к стене и шептался с самим собой.
Тем не менее, предаваясь самым бредовым мечтаниям, Август обеими ногами стоял на земле. Он обнаружил, что в позабытом всеми дальнем горном озере возле охотничьего домика водится форель. Как она туда попала, оставалось загадкой, не могла
Что бы этому молодчику взять да и воспользоваться своею же тайной? С деньгами он был бы на коне, мог бы верховодить, блистать, расточительствовать. Кто знает, может, ему удалось бы завоевать и девушку? А без денег он принужден был изыскивать иные способы. По ряду причин Август старался теперь вести благочестивую жизнь, да, его даже не пугало уже крещение в Сегельфоссе. Ну а может, старый воробей преследовал при этом особую цель, с него станется. Но только и судьба — не была ли она к нему на редкость сурова? Это ж в голове не укладывается! Он страдал, он утратил мужество и бодрое расположение духа, а Корнелия из Южного селения, придя на днях в город, сделала вид, что не заметила его возле кузницы. Вот до чего дошло. Людей приводит к вере и не такое! Не то чтобы он был прежде неверующим, нет, черт возьми, но теперь сюда примешивалась влюбленность, ему уже недостаточно было осенять себя крестным знамением и пускать все на самотек.
Он отправился в город к знакомому лавочнику, который крестился наново, и спросил, стал ли тот от этого лучше и счастливее?
Да, лавочник чувствует, что с ним произошли большие перемены.
— Это как если бы ты не так сильно переживал из-за денег, которые тебе по праву принадлежат, но которые нельзя получить?
— Ну да. Вроде того.
— Что я хотел сказать, — продолжал Август, — правда ли, что такое крещение, как твое, может хоть на волос помочь влюбленному человеку?
— Ты чего это?
— Я не о себе, я о Беньямине из Северного селения. Он, того и гляди, потеряет девушку, и тогда его покинут мужество и бодрое расположение духа, а он работает у меня на линии. Поможет ли ему, если он крестится? Позволит ли ему тогда Господь заполучить девушку?
— Гм! Почему бы и нет, — сказал лавочник. — И вообще, крещение полезно во всех отношениях. Взять хоть меня, теперь ко мне в лавку приходит даже Тобиас из Южного.
— Я видел недавно в городе Корнелию, она тоже у тебя что-нибудь покупала?
— А как же.
Последний вопрос, который интересовал Августа: полагается ли новокрещеным целоваться друг с другом — по-братски или как это у них там еще называется?
— Ну-у, — сказал лавочник, — я человек женатый и все такое. Но я слышал, они целуются.
— Тьфу ты! — пробормотал Август…
Он становился все набожнее и набожнее, и его все больше и больше занимал вопрос о крещении. Он подумывал об этом всерьез, так, за едой он начал откладывать в сторонку хлеб с маслом, чтобы съесть его, запершись в своей комнате; он соскребал масло на край ломтя, чтоб полакомиться напоследок, и неожиданно лишал себя этого удовольствия, да, он отказывал себе в нем и раздавал хлеб пташкам. Ну а те что? Радовались небось? Конечно, они радовались, пташки небесные. Во всяком случае, он обнаруживал благие намерения, а Господь зрит на помышления сердца.