А жизнь продолжается
Шрифт:
— О, с ней — совсем другое дело. Мы об этом уже говорили. Она твердо намерена хозяйничать так, чтобы концы сходились с концами, ей это не впервой, у нее это врожденное. Замечательная женщина, скажу я вам!
— Вы влюблены?
— Больше того. Я люблю ее. И потом, надо же мне когда-то жениться.
— А она за вас пойдет?
— Да.
Помолчав, фру Хаген осторожно спрашивает:
— Ну а все-таки, вы взвесили все обстоятельства? Если начистоту, мне кажется, вы заблуждаетесь.
— Какие
— Если вы на меня не рассердитесь, я вам скажу: ее обстоятельства. Вы меня понимаете.
Хольм отмахивается:
— Я вовсе не обыватель, если уж вы об этом начали.
— Ничего я не начала, — отвечает фру Хаген. — Я бы за вас не вышла, даже если б вы захотели. Но то, что с вами произошло, для меня совершенно непостижимо. И что же вас с нею свело?
— Судьба, — сказал Хольм.
— Она ведь несколько вас… я имею в виду…
— Нет, — ответил Хольм, — мы ровесники.
— И сколько же, она говорит, ей лет?
— Семьдесят. Но главное ее достоинство не юный возраст — если сравнивать с женщинами, которые хотят выглядеть как можно моложе.
— Спасибо!
— Это абсолютная непосредственность и человечность во всем, свежесть, пылкость и нежность, которых она не скрывает. Я такой женщины еще не встречал. Вы ее видели?
— Мельком.
— А я видел, — сказал Хольм. — Нос чуточку вздернут, глаза зеленоватые, когда она смеется, они превращаются в щелочки и влажно блестят, рот великоват, зато прелестно изогнут, губы коричневатые, полные… лакомые.
— Говорю вам, я ее мельком видела.
— Высокая грудь, полные губы…
— Опять губы!
— Жадный рот, волосы… и на что одному человеку столько волос, а уж рот…
— Ну хватит! Послушайте, что я вам расскажу, — нарочито бодрым голосом произносит фру Хаген. — Карел из Рутена навострился уже играть на вашей гитаре.
— Что? — очнулся Хольм. — Карел из Рутена? Так у них вся семья музыкальная. Сударыня, вы, кажется, хотели угостить меня портвейном?
— Прошу простить, но я это не всерьез. Нет, откуда у нас деньги на портвейн. А вы и поверили?
— Может, и не поверил. Извините! Но как хорошо, что я оставил ему гитару. Я о Кареле. А откуда вы знаете, что он научился играть?
— Мы с мужем ходили в Рутен.
— Без меня! — говорит Хольм.
— Да, но это безо всякого злого умысла, у мужа там было дело. Ведь он помог Карелу получить общественные средства на осушение озерца.
— Ваш муж?
— Да. Карел до того обрадовался, что бросил работу и сыграл для нас.
. — Ваш муж просто молодец, раз он сумел выбить казенные средства под свое честное слово.
— Просто-напросто он обратился в земельную управу и получил их. Ну разумеется, муж у меня способный и умный. А вы в этом сомневались?
Хольм улыбнулся:
— Если бы
Она ответно улыбнулась:
— Если бы между нами все было по-старому, я бы согласилась с вами из страха, что потеряю вас.
— А теперь?
— Теперь я, к сожалению, вынуждена сказать, вы — человек, который только и способен, что переливать из пустого в порожнее.
— Вот дьявол! — сказал Хольм. — Из пустого в порожнее?
— Да, за компанию с такой балаболкой, как я. Оба мы пустомели и пустозвоны.
— После этого мне ничего не остается, как…
— Господи, дайте же мне выговориться! — перебивает фру Хаген. — Иначе опять начнется пустопорожняя болтовня.
— Может, мне вообще замолчать? Так и скажите!
— Ну что бы вам склонить голову и признаться, что теперь вы понимаете, почему я предпочитаю вам мужа.
Хольм внимательно посмотрел на нее:
— А нет ли во всем этом чуточку ревности?
— Не знаю, — ответила она.
Хольм поднялся, собираясь уходить:
— Фру Хаген, давайте будем немножко милосерднее к самим себе. Мы такие, какие есть. Аптекарь Хольм ничего из себя не представляет, зато он такой, как есть, и не такой, как почтмейстер Хаген. Что он великодушно себе и прощает. Мы говорили о вас и о другой даме — болтали, если вам так угодно. Вы с ней совершенно разные, но обе вы представляете собой…
Она вскочила:
— Я не желаю, чтобы меня с нею сравнивали!
Хольм побледнел, глаза его приняли жесткое выражение.
— Фру Хаген, — ответил он, — мы должны быть милосердны к самим себе. Мы должны прощать себе, что в чем-то уступаем другим.
Аптекарь Хольм направился со своим чеком в банк. Он застал там консула, тот разговаривал с директором банка, адвокатом Петтерсеном. Разговор шел серьезный, в нем то и дело упоминалась сумма в шестьдесят тысяч. Поначалу консул принял это за шутку, однако не рассмеялся, а, напротив, нахмурил лоб, чтоб поставить Чубука на место, — при разговорах он не терпел, чтобы с ним шутили, такая уж была у него черта.
Шестьдесят тысяч.
Это было неверно, в корне неверно, и консул сказал:
— Прошу меня извинить, но для подобных шуток сейчас не время.
— Это никакая не шутка, — ответил Петтерсен.
Консул Гордон Тидеманн издавна усвоил, что джентльмену не полагается сгоряча нападать на противника, сперва надо дать ему возможность объясниться. Поэтому он ненадолго умолк, однако же губы у него были поджаты, а в глазах появился колючий блеск.
— Ну что это для вас, господин консул! — произнес Петтерсен. — Наверняка у вас в избытке долговых расписок, и, если бы вы позволили мне подать их ко взысканию, я бы с радостью за вас это сделал.