А. П. Бородин
Шрифт:
12 ноября 1871 года.
«…У меня опять пошло на лад по части устройства лаборатории — столяры пилят, стучат, долбят, строгают; на пол летят щепки и стружки, в комнате воняет клеем и… доказательством натуги, с которой работают столяры. Сегодня газовщики принялись за работу, а печники покончили с ней. Все это требует постоянного надзора и понуканий…
Увы! кажется, мне придется раскошелиться и сделать новую шинель; прежняя до срамоты неприлична — просто стыдно днем ходить по улице. До свидания, скорого, радостного, хм-хм-шного, очень хорошего!
Жду тебя с нетерпением».
Жду
Ну, слава богу. Милая Зозо — умница. Приехала благополучно, держится молодцом. Страсть как занята! Напридумывала всяческих смешных штук для вечера. Сейчас нашивает звезды и блестки на трико. А трико-то ведь я надену. Буду изображать царя Менелая и плясать нечто невообразимое, какой-то «греческий канкан». Вот что!
Бородины решили устроить не просто вечеринку, а «складчину», чтобы пришло как можно больше народа. Если все получится удачно, можно завести обычай — танцевальные вечера. Пока что они рассылают веселые записочки в таком роде, что «плясы и чертобесие имеют быть в фармакологической аудитории 6 января 1872 года». Каждый должен явиться в маскарадном костюме. В назначенный день рояль выкатывают в коридор. Все двери распахнуты. В профессорской квартире беседуют и закусывают, в коридоре прогуливаются и поют. Эстрадой служит большой обеденный стол. Фармакологическая аудитория превращена в танцевальную залу и нарядно декорирована.
Как я рада, просто сказать не в силах, как рада. Вечер прекрасно удался. Костюмировались все с великой выдумкой и озорством, кадриль учинили преуморитель-ную. Александр в своем блестящем трико и короне смешил народ беспрерывно. Он и за роялем продолжал свои шутки — наимпровизировал пропасть курьезов. Мы с ним садились к фортепьяно по очереди; играл кое-кто из молодежи. Музыка у нас не умолкала и плясы шли почти непрерывно. Сожгли великолепный фейерверк, на том стали и расходиться. Уж не знаю, умеют ли еще где так беситься! А мой «ребенок» — главный заводила, даром что теперь и ученики его состоят в преподавателях. Вот Доброславин Алексей Петрович уже в доценты вышел, да тоже как дитя озорует. И Машенька, жена его, повеселиться умеет. Сашуру они боготворят. Машенька мне говорила: «Такой чарующей натуры, Катерина Сергеевна, я еще ни в ком не встречала. Есть ли хоть что-нибудь на свете, от чего «А. П.» может рассердиться или пасть духом?» Я и вспомнила, как утешал меня Саша в плохие минуты, как учил радоваться каждой малости. Надо брать от жизни что можно и мириться с тем, что ее портит до известной степени, чего изменить нельзя. Тут самая простая правда. Что ж делать? Унывать еще хуже. Только я это себе без толку повторяю, а у него сама натура так счастливо устроена. Кто бы еще так спокойно терпел вечную толчею в доме? Кто бы приводил и к завтраку, и к обеду, и к ужину всех, кто есть в лаборатории? А тех, кто до ночи заработается, тех и спать положит. Кого в своем кабинете, кого на полу в гостиной. Ну а сам где попало пристроится.
Как, вероятно, помнит читатель, профессорская квартира расположена весьма неудобно, вперемежку с разными аудиториями и лабораториями. Весь день Бородин волей-неволей
В четырех тесноватых комнатах вечно кто-нибудь живет, кого-то необходимо приютить на время. А любимый ученик Александрушка Дианин и вовсе днюет и ночует у Бородиных. По поводу «строгого назначения» каждой комнаты профессор любит пошутить: «Вот эта называется моим кабинетом, потому что в ней спит Александрушка. А эта называется комнатой Кати, потому что мы здесь обедаем…» А обед-то при безалаберной жизни тоже «всегда в строго определенное время». Время растягивается от утра до двенадцати часов ночи. Но поистине золотой характер у профессора. Посмеется на все неурядицы, на том дело и кончится.
Что-то придумать надо, Лизутка подрастает. «Тетушка» было без угла осталась. Управляющий ее до того разорил, что пришлось дом продать. Долго мы ее к себе звали. Не соглашалась. Вообразила, что по старости своей может стать обузой. И велела Саше нанять ей комнату в хорошем приюте. Тут уж я решительно воспротивилась. В конце концов уговорили переехать. Да я Авдотье Константиновне самый верный резон представила: ей надо Сашеньку опекать. Особенно когда меня в Петербурге нет. Экономку ее к нам по хозяйству пристроили. Ну а сама пусть только за «котиком драгоценным» приглядывает. А пригляд правда нужен. Ведь он что тут без меня учудил? Собрались «все народы», сидят, целый вечер пьют чаи, разговоры разговаривают. Время позднее. Вдруг Александр встает:
— Ну, господа, пословица говорит — «порядочные люди посидят да уйдут». Пора и по домам.
Все так и онемели. А он простился, пошел в прихожую, надел пальто, калоши и ушел. Через минуту возвращается ужасно сконфуженный. Гости хохочут, он вместе с ними:
— Я вообразил, что в гостях засиделся. А попал из подъезда на набережную, так понял…
И еще пуще хохочет-заливается. Ну хорошо, все шуткой кончилось. А если неприятность случится какая-нибудь при его вечной рассеянности? Вот так-то и уговорили Авдотью Константиновну.
Сначала — небольшая хронологическая справка. 5 сентября 1872 года профессор А. П. Бородин утвержден преподавателем химии на Женских курсах ученых акушерок при Медико-хирургической академии. Документом от 11 октября 1872 года установлено ему вознаграждение семьсот рублей в год. Но никаким документом не установлено, сколько новых забот и хлопот, сколько беспокойства за судьбы молодых слушательниц принял он на себя совершенно добровольно, просто потому, что такова уж его натура.
1 ноября 1872 года открыт «Женский курс при Императорской Медико-хирургической академии для образования ученых акушерок». Лекции намечены по полной программе медицинского образования. Среди профессоров выдающиеся ученые — Бекетов, Бранд, Овсянников, Сеченов, Бутлеров, Менделеев, Бородин.
Много толков вызвало это небывалое в России явление — девушки-курсистки. Много злобы и пошлости готовится в их адрес. Но есть и защитники, их тоже немало. Художник Ярошенко напишет прелестный безымянный портрет, создаст «общий образ» курсистки. Писатель Глеб Успенский тут же отзовется: