Аберистуит, любовь моя
Шрифт:
Я проснулся, когда город колебался на грани дня и ночи. Лавочники и конторщики потратили несколько минут на дорогу домой, и теперь не так уж скоро кто-нибудь потащится за первой вечерней пинтой пива. Небо на западе стало блекло-розовым, кое-где заморгали оранжевым и малиновым уличные фонари. В окно машины поплыл аромат жареного лука.
До паба по главной дороге было пять минут ходьбы, но я выбрал пеший путь подлиннее – через гавань. К началу вечера она представляла собой пустынный лабиринт сетей, ловушек на омара и вытянутых из воды лодок. Воздух терпкий, воняло вяленой рыбой. На полпути я свернул за угол, нырнул в дверную нишу
Он обмер и вдруг пустился наутек, едва лишь я метнулся, чтобы вцепиться ему в лацканы плаща. Мы схватились и упали на штабель смердящих рыбой садков. В сумятице его борода отвалилась. Она была дешевая, маскарадная, и крепилась на пластмассовой очечной оправе. Я остолбенело уставился ему в лицо. Передо мной была женщина. Я на долю секунды обомлел – ей этого хватило. Из кармана выскочил баллончик, и мне в лицо ударила струя. Перечная. Мой позвоночник прогнулся назад жутким рывком – я уклонился от жалящих иголочек газа. В то же мгновение женщина вырвалась и удрала, оставив мне фальшивую бороду и пуговицу с лацкана плаща.
Взять Амбу с собой в паб я не мог, а потому выдал ей немного денег на картошку с рыбой и сказал «сгинь». Затем вошел в первый зал бара. Уютная запущенность – круглые деревянные столы, в застарелых пивных пятнах и шрамах сигаретных ожогов, простые засиженные до блеска стулья. Бескозырки и морская всячина на стенах. За барной стойкой красовался штурвал, явно снятый с настоящего корабля. Простой старомодный кабак, обжитой простыми старомодными людьми.
Я спросил хозяина о кукольном представлении; он прервал полировку сверкающей стеклянной кружки и указал на двойные двери в задний дворик. Будь этот дворик чуть поменьше задрипан, он, пожалуй, заслужил бы названия террасы. Стулья уже расставили, и между рядов скакали чайки.
– Представление должно быть первостатейное, – сказал хозяин, заметив мой интерес.
Я кивнул.
– О да, если вам этакое по вкусу, то зрелище и впрямь поучительное. Интересный такой подход.
Я вскинул брови.
– О нет, не поймите меня неверно, сэр. Все очень традиционно. Старые излюбленные сценки. Ничего сверхавангардного. Завсегдатаи не терпят этих – как бишь их зовут – «современных трактовок», вроде тех, что в Суонси.
Я скроил вежливую гримасу:
– Лучше, чем в старину, не сделаешь.
– Вашими бы устами да мед пить, сэр.
– Когда ребенка выкидывают из окошка, я жду, что явится полиция, а не соцработники.
– Вот это вам тут и покажут. Хотя, – добавил он, – мистер Дэвис и не динозавр какой-нибудь. Есть у него и пара своих трактовочек, но не так, чтоб все это вам в морду совать, извините за выражение.
Я взялся за кружку.
– По-моему, пора идти – занять местечко получше.
– Очень мудро. Через четверть часа останутся только стоячие.
В последний момент он окликнул меня и, заговорщически перегнувшись через стойку, прихватил меня за лацкан:
– Вижу, вы, сэр, человек как будто азартный, так что стоит вам кое-что знать… – Он подтянул мое ухо поближе к своим губам и прошептал: – Мы тут после представления на втором этаже поигрываем потихоньку. В «Месье Блюэ».
– Месье кого?
– Блюэ. «Месье Блюэ говорит "Пастернак"» – это застольная игра такая.
Я кивнул.
Он осторожно огляделся и добавил:
– По ллавихангел-и-крейтинским
К 8.15 в зале было три зрителя, включая меня. Остальные двое – престарелая чета, седые, морщинистые и трясущиеся, как желе. Бармен соврал, впрочем, я ему сразу не поверил. По костюму Дэвиса было видно, что аншлаги случаются не каждый день. Даже в Суонси никто не разбогател на кукольных спектаклях. Мечта увидеть свое имя большими красными буквами на стенке летней эстрады так и оставалась мечтой из того же драного лоскутного мешка пустых упований, что вот уж больше ста лет наполнял вагоны второго класса до Шрусбери.
Дэвис начал, едва перевалило за 8.30. Окинув быстрым взглядом пустые места, он нацепил личину невозмутимости и прошествовал за полотняную ширму. Через несколько секунд раздались писклявые голоса. Я задумался о жизни Дэвиса. Мне была неизвестна игра «Месье Блюэ говорит „Пастернак“», но я знал уйму подобных и представлял, что они делают с людьми. Спустя десять минут после начала престарелая чета удалилась, Иоло мужественно продержался еще десять минут и закруглился. Представление было очень заурядное, но отнюдь не такое безнадежное, как могло быть; по крайней мере, раешник выказал некоторую сноровку. Ближе к концу он даже пустился на какую-то экспериментальную трактовку – изобразил ни разу не. виденную мной сцену: полицейский подбрасывает фальшивые улики против мистера Панча. Явный, хоть и никчемный до убожества, отголосок собственной участи Иоло.
Когда спектакль окончился, я зааплодировал медленно и нарочито. Иоло потребовалось пять минут, чтобы собрать вещи, сложить кукол и появиться из-за ширмы. Я аплодировал не переставая, и он поднял взгляд на меня.
– Измываешься?
– Меня зовут Луи.
– А я спрашивал?
– Думал, захотите знать.
– Что тебе надо?
– Информацию – про Дая Мозгли.
Он замер и огляделся по сторонам.
– Оставь ты меня в покое.
– Всего пару слов.
– Зачем тебе надо про него знать? Он ведь умер, так?
– Я хочу знать – почему?
Иоло прищурился:
– Ты кто?
– Я – Мозгли, родственник.
– Не ври.
– Я частный сыщик, расследую его смерть.
Он повернулся уходить.
– Послушайте! – торопливо сказал я. – Это займет всего несколько минут, и я смогу вам помочь.
Дэвис фыркнул:
– Ишь куда замахнулся!
Я попытал последний гамбит:
– Думаете, с вами поступили честно?
Он горько рассмеялся:
– А какая разница?
– Уделите мне всего несколько минут.
Иоло Дэвис отправил в рот последний ломтик жареной картошки, смял обертку и выбросил в окно машины. Затем повернулся ко мне – свет уличного фонаря посеребрил контур его лица.
– Что тебе известно?
– Я знаю, что Мозгли работал над чем-то по Кантрев-и-Гуаэлоду; знаю, что вскоре после того, как сдал сочинение, исчез; знаю, что ребятишки болтают, будто бы он наткнулся на какое-то крупное дельце и это не понравилось учителю валлийского. Знаю, что Лавспун планирует вернуть земли Кантрев-и-Гуаэлода и перевезти туда группу паломников в Ковчеге. Знаю, что еще трое ребят, которые списали сочинение, погибли, а один пропал без вести. Я предполагаю, что они убиты, потому что списали сочинение у Мозгли и обнаружили то, что обнаружил он. Я знаю, что вы примерно в то же время потеряли работу. И догадываюсь, что вас наказали за помощь Мозгли.