Абонент вне сети
Шрифт:
– Вообще, сжигать тело – это неправильно, – убеждал собеседников Серж. – Моя бабушка говорит, что по православному канону это грех. Душу опалить можно.
– Здрасте, – возразил Пухов. – До крещения на Руси все трупы сжигали. И даже праха не оставалось.
– А сейчас неизвестно чей прах хоронят, – заметил Коган. – Один мой ученик здесь подрабатывал. Говорит, что гробы жгут как на конвейере и непонятно, где твой прах, а где Петра Петровича. В урнах выдают что попало.
– Это положительно их характеризует, – оценил Тихонов.
– Вот я и говорю, – подхватил Серж, – зря мы согласились
– Вам не нравится кремация? – неожиданно резко сказал я. – Похороны в гробу с местом на Смоленском кладбище стоят больше сотни. Нас, друзей, здесь шестеро. По двадцатке с каждого и отменяем эту ботву.
– Легко, – сказал Пухов.
Остальные промолчали. Им не носили деньги богатые алкоголики и их родственники.
– Вопрос исчерпан, – подытожил я. – Скорбим по намеченной программе.
– Тем более, покойному уже все равно, – поспешно добавил Серж.
Я никогда не слышал, чтобы состоятельные петербуржцы отправляли тела своих близких в печь. Крематорий построили к услугам тех, кто чтит копейку и на интерьеры не разоряется. Нас пригласили в огромный безликий зал, где у окна потерялся гроб, скромно посыпанный десятком гвоздик. Ведущая церемонии оценила нашу щедрость и сухо затараторила казенные фразы про «безвременно ушедшего брата и друга». Потом она спросила, хочет ли кто-то сказать. Никто не хотел. Тогда она объявила отпевание.
Появился батюшка, похожий на пожилого чревоугодника, не нашедшего себя в других областях. Кто-то из коллег рассказывал, что его кличка – отец О`кей. Здоровенный крест из желтого металла смотрелся на его груди как аксессуар типа «Ролекса». Он лихо и неразборчиво пропел положенные куплеты, помахал кадилом, и не успела свеча в моей руке оплавиться до середины, как он пригласил нас прощаться с покойным и исчез, словно облако прогоревшего ладана.
Я двинулся к гробу первым и ощутил легкую дрожь в ногах, хотя покойников видел далеко не впервые. Лицо Дэна выглядело безмятежным и чуть веселым, как будто он умер играя в городки. Я и раньше замечал, что иногда у мертвых на лице проступает душа, злая или добрая, но всегда незаметная при жизни. Но Дэн не рассказал о себе ничего нового, оставшись то ли тайной при полном свете, то ли лишенной фальши сутью.
Следом за мной пошли остальные. Никто не задерживался у гроба, кроме пустившего слезу Сержа и Бориса Павловича, который на несколько минут расстался со сценической харизмой, став просто одиноким и больным стариком. Последней подошла Лика, постояла секунд двадцать, поцеловала чело брата, провела по лицу ладонью и отошла в сторону, нервно поправив прическу. Заиграла печальная музыка, гроб дернулся и пополз в подполье. Через минуту наступила тишина, вернулась ведущая и вежливо попросила покинуть помещение.
По дороге к Ликиному дому мы остановились у Смоленского кладбища – посмотреть место будущего захоронения. Добраться к могиле родителей Дэна оказалось непросто: во-первых, Лика почти не помнила дорогу, во-вторых, кладбище плавало в разливах талого снега. Иногда приходилось прыгать по надгробиям, цепляясь за решетки оградок. К счастью, сама могила оказалась на сухом пригорке.
– Хорошее место, – молвила Вера Николаевна.
За оградкой
«Смерть – это только печаль».
Лика не сумела скрыть удивление и дрожь. Она явно не знала, что брат так обставил родительский погост. Зато парни не растерялись: быстро разлили бутылку водки по пластиковым стаканам и выпили за легкое лежание. Обратно двинулись почти бегом.
– Хорошее место, – повторила Вера Николаевна, осенив себя крестом, когда мы проходили мимо Смоленского собора.
Обратный путь я проделал в «вектре» Пухова. Тут он мне и выдал:
– А я тебе работу в Смольном нашел, – его лицо сияло от счастья, как будто Джессика Симпсон согласилась поехать с ним на дачу композиторов. – У вице-губернатора Мудкова пресс-секретарем.
– А я разве просил?
– Ты чего – дурак? – Артем чуть не бросил руль от возмущения. – Он строительство курирует, ты чего, не въезжаешь?
– Ну и что?
– Сейчас у строительных компаний столько бабла – с ума сойти! За престижные пустыри такая драка идет! Комитет же тендеры проводит. Выигрывает тот, у кого лучше условия. Поэтому каждый хочет знать, что предлагают конкуренты. У меня сейчас один крутой строитель лечится, он все организует. Тебе будут штуку баков доплачивать, только чтобы ты инфу раз в неделю сливал. И таких желающих не один и не два. И делать там ни хрена не надо. Потом связи наработаешь, будешь дальше развиваться.
– За водкой старому пню бегать, за бабами, – передразнил я.
Личность есть неизменное в изменениях. Я помнил глаза Артема, когда однажды на 23 февраля он выпил со своим начальником тет-а-тет и понял, что он в команде. Так радуются отцы у роддома. Я помнил эти же глаза, когда с подачи того же начальника его выгнали на улицу. В них была готовность анатомировать младенцев за небольшой кабинет у сортира. Сегодня он зарабатывал геморрой в огромном кожаном кресле главы медицинского центра, и в глазах его светилась уверенность, что он наверху Джомолунгмы.
– Не обижайся, Тема, – улыбнулся я. – Спасибо за заботу, но я вообще существо нестроевое. Хочешь, я о тебе статью напишу?
– Конечно, хочу, – отозвался Пухов. – Но ты подумай. Люди таких должностей по несколько лет дожидаются.
Автомобиль Артема мы поставили на стоянку рядом с его домом. Потом остановили такси и через десять минут были в квартире Лики. В единственной комнате был разложен стол, накрытый клеенкой. Девушки, завитые и чинные как домострой, выставляли на него водку и сок, миски с оливье и тарелки с бутербродами, банки с огурцами и шпротами, которые вскрывал Коля. Парни на кухне рассказывали байки, стараясь не смеяться громко. Коган сидел за пианино и наигрывал восхищенной Вере Николаевне свои пьесы, которые наглым образом воровал у него Джордж Бенсон. На том же пианино стояла фотография Дэна, от которой отвалилась траурная лента. Зато перед началом застолья Лика поставила к фото рюмку водки и кусок хлеба. Хотя Дэн не любил ни того ни другого.