Абонент вне сети
Шрифт:
Если бы она рыдала в трубку, я бы поверил, что это не сон. Но она рассказывала что-то про маленькую квартирку, в которую не влезет больше двадцати гостей. Она говорила «гостей», словно собиралась справлять помолвку. Потом она пояснила, что тело Дэна могли не найти еще очень долго, но крови было столько, что она протекла к соседям – в блочных домах ведь плохо с изоляцией. В квартире все перевернуто, разве что пол не вскрывали.
– Менты спрашивают, что пропало? – продолжала Лика. – А я и не знаю. Я его два раза в год видела, дома у него не была лет пять, как мать умерла. Спрашивали еще про круг его знакомых, кого домой водил. Господи, да он дверь на замок не всегда закрывал – заходи кто хочешь. Я им дала твои координаты и парней. А они, значит, и не звонили. А сами рубахи рвали, что «по горячим следам»!
Я не успевал осознавать информацию,
– Какое у вас кладбище? – спросил я.
– Смоленское.
– Свидетельство о смерти получила?
– Завтра поеду.
– Получи, потом с местом решать будем. Ты сама на квартире его была?
– Да. Я тебя прошу, приберитесь там с парнями. Я не смогу – кровищи столько… А у тебя нет юристов грамотных? Мне же нужно доказать, что эта квартира теперь моя. Ну, в смысле по наследству. У нас же с ним и фамилии разные, и отчества. Вдруг проблемы возникнут.
– Не возникнут. Заявляешь права и через полгода, если не оспорят, регистрируешь хату на себя. И все.
– А эти полгода я что – не могу квартирой пользоваться?
– Можешь, но продавать и разменивать – только через полгода.
– А сдавать?
– Слушай, давай похоронами сначала займемся, – я почувствовал, что вся моя горечь сейчас полетит в Лику.
– Тогда встретимся завтра, как проснемся. Я тебе ключ от квартиры отдам.
– Все, давай.
Едва я положил трубку, в комнату зашла завернутая в полотенце Катя.
– Пойдем на кухню, чай остывает, – сказала она, всматриваясь в мое лицо. – С кем ты говорил?
– Даню Ретунского убили, – я слышал свои слова, как будто мне на голову надели водолазный шлем.
– С которым мы в Семиозерье ездили? – Она по-настоящему расстроилась. – Ужас! Такой классный парень. А кто его?
– Ищут.
Потом мы пили чай. Я хотел помянуть, но ни грамма коньяка не осталось. Катя засыпала меня вопросами, на которые я старался отвечать как можно короче. Была ли у него девушка? В последнее время, кажется, нет. Дэн говорил, что девушка – эта та, с кем хочешь жить и размножаться, а остальных он называл боевыми подругами. Был ли он мне близким другом? Вероятно, да. Они играл с миром по своим правилам, и я часто не понимал, где кончается Дэн и начинается экспериментальный выход из себя. Как мы обычно дружим? Пьем пиво, смотрим футбол, тираним девчонок. Сбиваемся в стаи, чтобы не сойти с ума в пустыне собственного мира. Но рискнем ли мы одолжить другу больше тысячи долларов? Наверное, это цена. Говорят же в бизнесе, что дружба это то, что проверено деньгами. Дэн ни в ком не нуждался, но рядом с ним было тепло и надежно, как со взводом «краповых беретов». Обычно так говорят о своих избранниках женщины, но на самом деле тепло и надежность ищут все. Свои правила? У меня когда-то тоже был кодекс чести из десяти пунктов. Сейчас я вспомню не больше шести, не говоря уже о том, чтобы что-то из этого блюсти.
– Я домой – завтра вставать рано, – сказала Катя. – Но если хочешь, я останусь.
– Спасибо. Лучше не сегодня. Я тебя провожу…
– Я сама дойду. Охраняй своего борзописца. – В дверях она посмотрела мне в глаза. – А я для тебя тоже – боевая подруга?
Я поцеловал ее, как ребенка, в лоб и легонько подтолкнул на лестницу.
Потом я долго рассматривал с дивана узор на обоях. Если бы я обитал в Госфорд-парке, то облазал бы с лупой окровавленную квартиру, проанализировал бы вранье общих знакомых и стальной клешней взял бы убийцу за гениталии. Но я жил в реальной жизни, из которой давно ушел справедливый Бог. Воспоминания о Дэне не проносились перед глазами, словно кадры посеченной временем кинопленки. Сбой изображения наступал через несколько секунд, мысль уносила обратно в суету. В какой-то момент я с отвращением осознал себя высчитывающим дедлайн сдачи новой статьи, которая гарантировала бы мне попадание в майский номер.
Я даже обрадовался, когда в третьем часу ночи туалет пришел в движение. После первых всполохов прошло несколько секунд, прежде чем бледный и взъерошенный Калинкин заглянул в комнату.
– Не спрашивай, что я здесь делаю, – предупредил я его вопрос. – Я здесь живу. Убери в сортире, прими душ. Халат на вешалке в прихожей. Потом поговорим.
– Осталось что-нибудь? – У Толика было лицо висельника в ожидании царского гонца.
– Нет.
– А идти далеко?
– Далеко.
Калинкин издал душой звук, словно только что узнал о кончине родного брата. За коньяком
На следующее утро меня разбудил звонок Лики, которая интересовалась, сколько я собираюсь дать на похороны. Я пояснил, что долларов двести, и почувствовал, как заливаюсь стыдом.
Анжелика была на четыре года младше Дэна, но жить со взрослым выражением лица начала первой. После школы она поступила на журфак и уже к концу первого курса вышла замуж за молодого диктора с радио, который, на свою балду, читал лекции в ее группе. Думая, что растет в глазах Лики, супруг протащил ее по всем кругам нарождавшейся богемы. Но в какое сравнение мог идти он, говорящая кукла, с деятелями кинематографа, в которых Лика была с детства влюблена цепкой любовью зрительницы? В то время режиссеры, клипмейкеры и продюсеры пачками дрыхли на барных стойках найт-клабов, а на «Ленфильме» снималось два-три фильма в год. Мэтрами считались те, кто поучаствовал в создании двух и более рекламных роликов. Но за стаканом польского «Абсолюта» каждый проклинал мелочовку и мечтал снять настоящий полнометражный экшн с мордобоем, изнасилованиями и туалетными гэгами, по которому соскучился зритель. Именитые актеры и режиссеры советской поры, впитавшие брежневскую широту застолий, придавали этой тусовке наплыв элитарности. Бандиты, которым нравилось именоваться продюсерами, подбрасывали деньжат. И всем им была нужна пресса в лице Лики, потому что иначе никто бы не узнал, что эти разбитные пропойцы формируют мировоззрение нового российского общества. Иначе их лысые головы и волосатые уши не привлекали бы такого количества восторженных девушек, многие из которых в рекордно короткие сроки превращались в шлюх и наркоманок. Матерые сценаристы, вернувшись домой под утро, пафосно объясняли женам: «Да, я работал с Товстоноговым, а сейчас вынужден пить с этим быдлом, потому что иначе мне придется торговать в ларьке». Им вторили продюсеры, у которых тоже были семьи: «Если я не буду поить эту камарилью, кто будет митинговать, когда меня, не дай бог, посадят». Музыканты, художники, писатели, монтажеры, директора, журналисты – все что-то врали, гуляли наповал, подлечивались и снова гуляли.
Дэн рассказывал, что однажды заходил вместе с сестрой на презентацию какой-то мелодрамы про оборотней. Были все. За час у фуршетного стола Дэна раз сорок толкнули, не дрогнув ни единым лицевым мускулом. Один лохматый духоборец, по-свойски стиснув Лике ягодицу, громко поведал, что ему дали тридцать тысяч долларов на новогоднюю комедию. Через две стопки он предложил Лике эпизодическую роль: перебежать через Невский с фальшфейером в заднице, и выразил готовность немедленно приступить к пробам. Девушка вначале благосклонно хохотала, а потом задумчиво покусывала губы. Дэн легко подружился с веселым режиссером. Он напоил дядьку в кашицу, привез бормочущее тело на вокзал и, под предлогом встречи с Милошем Форманом, отправил его в ночь «скорым» на Воркуту без денег и документов. Взамен карман кинематографиста пополнился пластмассовой фигуркой «Оскара», купленной в сувенирной лавке. Снял ли он впоследствии новогоднюю комедию, неизвестно.
Между тем Лика купалась в улыбках экранных знаменитостей. Однажды ей посчастливилось быть обласканной кумиром ее мамы – актером Румянцевским, изображавшим при старом режиме буржуев и белогвардейцев. Породистый старец угощал ее абсентом, высматривая в глазах градус возможного отпора, почитал Блока и под конец молча потащил в такси. В общем, муж Лики скоро объелся груш. Он был страшно далек от высшей лиги со своей мещанской чистоплотностью и семейными трусами «Олимпиада-80». Возвращаясь с ночного эфира, он находил дома очевидные следы мужского пребывания, что подтверждалось показаниями соседей. Заявлять протест он не решился, но приехавшая из Сарапула мама в шесть секунд выставила салонную моль на лестницу.
Лика оказалась перед гримасой жилищной проблемы. За год до этого неожиданно умерла их с Дэном мать, и оказалось, что в муниципальной квартире никто, кроме нее, не прописан. В итоге «двушка» на Петроградке ушла в закрома государства. Лика долго била себя кулачками по темечку, что за суетой светской жизни забыла подстраховаться. Единственная ее надежда была теперь на брата, оседлавшего тогда очередного золотого конька. Дэн пообещал купить сестре квартиру, только если она проведет один месяц в покаянии в Николо-Вяжищском женском монастыре, и остался глух к ее четырехэтажным протестам.