Абраша
Шрифт:
– … Права твоя «колдунья», невозможно поступить иначе… Как можно бросить этих птенцов, прильнувших к тебе… Я бы бросил тебя? Ужас мучительной смерти… Ужас… Наверное об этом не думаешь… Ведь немыслимо бросить своего ребенка в несчастье, оставить испуганных детей одних в пломбированном вагоне, в газовой камере…
Старинные напольные часы пробили половину следующего часа, и все от неожиданности вздрогнули. Папа беззвучно стал шептать, чуть шевеля губами, мама встревоженно на него посмотрела и взяла за руку.
– Нет, ты не волнуйся, я с ума не схожу, просто я думаю, – папа опять замолчал. Молчал долго. Потом, медленно выговаривая каждое слово, сказал:
– А ведь он был последним офицером, кто носил в годы оккупации – демонстративно, вызывающе – мундир Войска Польского. Хотя до войны он лежал у него пронафталиненный в сундуке… и это дорогого стоит… Невозможно представить, как это страшно идти в печь… И невозможно… как он их воспитал – это не меньший подвиг… Воспитать детей, которые выстраиваются по четверо и, развернув зеленое знамя Матиуша, идут на мучительную смерть… Дети… 200 человек… Откуда у них такое мужество, такое чувство собственного достоинства – ведь никто не пытался спрятаться, бежать, просить
Ника был уже не рад, что завел этот разговор. Подбородок у папы подрагивал, губы были плотно сжаты, он мял кружевную скатерть, но мама его не одергивала, хотя в другой час, болезненно любя порядок и чистоту, устроила бы небольшое «Ледовое побоище».
– Я, пожалуй, напишу на другую тему, – перевел разговор Ника. – Действительно, декабристы – это интересно. Не их идеи, а личности. Например – молодой Бестужев-Рюмин и Муравьев-Апостол. Ведь поразительно: Бестужев не увлекся идеями Муравьева, он увлекся его личностью, влюбился, что ли. И на виселицу они шли вместе, только в самый последний момент перед казнью Бестужев ослабел и заплакал, и Муравьев обнял его, так они и пошли на эшафот, обнявшись… Толстого этот сюжет волновал, я читал.
– Да, да, ты прав, – быстро подхватила мама, и папа кивнул головой. – Подумай об этом. Это хорошо.
Потом разговор иссяк, мама стала убирать со стола, папа долго смотрел в газету, и только в самом конце вечера он вдруг сказал:
– Пойти на муки ради конкретного человека, ради конкретных детей, это я понимаю, восхищаюсь, преклоняюсь, боготворю. Но вот идти на верную гибель ради абстрактной идеи, абстрактной нации…
– Человечества…
– Человечества, Тата, и здесь нечего иронизировать и комиковать!
– Так я не… – испугалась мама.
– Да, во искупление грехов человечества, и Христос поэтому высочайший нравственный идеал, помимо всего прочего. Но я говорю о наших современниках, из плоти и крови, таких же, как мы. И этого я понять не могу, примерить на себя не в состоянии. Это – запредельно…
– Ты о ком?
– К примеру, Ариадна Скрябина.
– Это родственница композитора?
– Его дочь.
– Никогда не слышала.
– А в России о ней никто не слышал.
Разговоры, разговоры… Из пустого в порожнее. Иудеи, православные. Сын Божий… Что они знают о Сыне Божьем? Что они вообще знают? И веруют ли? А если веруют, то во что?! В то, чего нет, чего быть не может?! Если бы Он был, то откуда текут реки крови во славу Его? Если Он есть, то как допустил, что народ, давший Его, веками проклинался, истреблялся, облыжно поносился во имя Его? – По сей день в православных церквах на Страстную неделю иудеев «сонмищем богоубийц» именуем и призываем обрушить гнев Господен на их головы! Если бы Он был, разве вытерпел бы всё это всесильное убожество, которое почитает себя господами, а по сути – самовлюбленные рабы? Разве вытерпел бы меня – служку этих убогих негодяев? – Или нет, наоборот – их повелителя, их создателя, Демиурга Моего маленького, но такого послушного мира, режиссера их судеб… Я – господин, я – свободный человек! Иль смрадный жирный червь? Если Ты есть, то помоги мне, помоги не сойти с ума, помоги отделить плевелы от пшеницы, любовь от предательства. Ведь люблю я их! И нет никого ближе их – и гублю… Но всё есть ложь и пустые слова. Никогда не было любви, всепрощения, братства во Христе. И быть не могло. Всё есть ложь. Было и есть лишь предательство, зависть, похоть и гордыня. И так будет всегда. Из мрази выползли, в мразь и превратились. В мразь и уйдем. В рабстве зачаты, в рабстве живем и гордимся этим. Вовенарг сказал, что рабство принижает людей до любви к нему. – И это так. Но – не про меня. Ибо… Папенька любил эти слова. Говорил, что и граф Лев Николаевич их ценит. Повторял это, возвращаясь от Ильи Ефимовича. Маменька ругалась, что он приходил пьяненький из этих «Пенатов». Давно это было, в другой жизни. В настоящей, чистой, безгрешной. В Куоккала… Господи, если Ты есть, спаси меня, я погибаю.
Среда, февраль, 11 числа, 3 часа пополудни .
Здравствуйте, дорогой Семен Бенцианович!
Третий день валяюсь в кровати. Слава Богу, сегодня температура нормальная. Где я подхватила этот грипп, понятия не имею. По причине сего «тяжкого недомогания» не смогла встретиться с Вами во вторник. Простите великодушно! «Наши» вторники – и заседания кафедры, и последующие беседы tête-à-tête – для меня «праздник души». На сей же раз интеллектуальная фиеста была заменена норсульфазолом, аспирином и прочей гадостью, которую погружала в мое молодое бездыханное тело преданная Нателла. Однако, несмотря на телесные передряги, мой мозг бодрствовал, результатом чего стало это послание, которое я передаю с моим другом Николаем Ср-вским. Вы, наверное, его помните: я вас познакомила на юбилее Сигизмунда Натановича.
Итак. Первое. Докладываю. На сообщении Синельникова присутствовала. Как послушная девочка сидела и молчала. Губки бантиком сложила и глазками на него постреливала: «нос – угол – объект, нос – угол – объект». Нет, он – хороший парень, добродушный, веселый, незлобивый. Скуповат, так это от постоянного безденежья. По-моему, не стукач, что уже хорошо. На нашем истфаке – редкость. То, что комсомольский активист, это не самое страшное. Я сама – комсомолка. Просто ему очень хочется сделать карьеру, вырваться из общаги, но главное – по складу своего ума, по уровню культуры, по воспитанию или благодаря «генам» – он не может избавиться от стереотипов, воспитать «свежий взгляд»; он искренне верит во всесилие официальных прописных истин и свою работу строит на пересказе этих «истин», обогащая их некоторыми новыми документами (подчас интересными), но ни в коем случае не противоречащими «заданной теме». По-прежнему действия Болотникова это – «крестьянская война» против «социального неравенства», «воодушевленная идеей борьбы за справедливость», сам Б. – «предтеча» Разина и Пугачева (а там, гляди, и…). Короче, читайте школьные учебники по истории.
Я –
Теперь о главном. Накопилось много вопросов, которые мне необходимо выяснить. Надеюсь на Вашу помощь. Первое. «Записки» Джерома Горсея. Понятно, что это – ребус, язык которого понятен лишь современникам автора, причем круга двора Елисаветы Тюдор. Общеизвестно о Горсеевых неточностях, произвольных трактовках, а то и измышлениях. Но… Вряд ли он придумал ночной визит Афанасия Нагого. Афанасий, кстати, был дядей царицы Марии, а не братом, как пишет Горсей. Но эта ошибка объяснима и простительна. Спорно другое: считалось (см. Берри и Крамми), что А. Нагой умер в 1585 году, будучи сослан в Ярославль. Однако Р. Г. Скрынников убежден, что Нагой был жив во время угличских событий и вообще активно существовал в политической жизни 90-х годов («Бор. Годунов и царевич Дм.» – «Исследования по социально-политич. истории России». Л., 1971, с. 188). Ваше мнение? Что интересно: Афанасия Нагого в Угличе не было в день убийства. Его даже не привлекла сыскная комиссия. – Почему, кстати? – В любом случае, он важный свидетель предыстории убийства. Далее. Как он мог узнать столь скоро о трагедии? Главное в этом узле: если Афанасий просил бальзам для Марии Нагой, почему он не вернулся в Углич с этим снадобьем? Не просил ли он его у Горсея для другого человека (раненого царевича(!?))… За этот вопрос цепляется целая серия: к примеру, почему нет допросных листов Марии Нагой или свидетельства врачей… Однако самое загадочное: как мог Афанасий Нагой – «тертый калач», с умом острым, опытом богатым – недаром Грозный использовал его в сложных дипломатических интригах – как он мог допустить столь скорую расправу над предполагаемыми убийцами, не попытавшись выйти на «заказчиков» этого дела?! И последний сегодня вопрос: несоответствие в возрасте между (Лже)Дмитрием и Отрепьевым. «Ин-ператору» Димитрию Ивановичу было в это время 23–24 года – это документально подтверждается, в частности, и письмом папского нунция в Кракове Рангони. Григорию Отрепьеву было лет на 10–12 больше: в 1597 году он был в дьяческом чине, по церковным правилам этот чин давался не ранее 29 лет, стало быть, в 1605 году ему было как минимум 36 лет! Как могли пройти мимо этого неоспоримого факта не только пылкие литераторы, но кропотливые ученые???
Короче. Как Вы догадываетесь, я абсолютно уверена, что Лжедмитрий и Отрепьев – разные люди, хотя, бесспорно, сам Отрепьев замешан в этой истории, причем, играл он в ней весьма активную роль. Более того, склоняюсь (пока лишь склоняюсь ) к гипотезе, высказанной Якобом Маржаретом, зафиксированной и поддержанной B. С. Иконниковым («Кто был первый Лжедмитрий», «Киевские Университетские Известия», 1864, № 2) и получившей окончательное оформление в работах гр.
C. Д. Шереметьева (Председателя Российской Археологической комиссии): «Лжедмитрий» – выживший царевич Дмитрий, сын Ивана IV.
Что у нас нового на кафедре? Я уже заскучала без наших сплетен, интриг, признаний в «любви» (как Вы это ненавидите, я знаю). Но – жизнь прекрасна, даже в этих наших истфаковских проявлениях. Вы как-то заметили, что я всё время порхаю «в идеалистических стратосферах» – как бы не грохнуться в болото реалий! – Не грохнусь. У меня счастливая планида. Возможно, в скором времени доложу Вам о некоторых ненаучных изменениях моей молодой жизни.
За сим кланяюсь.
Ваша непутевая Ира Владзиевская.
…Почему в одну ночь нарушили все главные, неприкосновенные заповеди – законы? И нарушили самые мудрые, самые ортодоксальные законники – Избранные! Они не только нарушили всё, что было можно, они фактически обрекли себя, причем не от рук римлян, а от рук своих единоверцев! Обрекли, но не погибли. Почему? И не важно сейчас, кто из них был «за», кто «против». Хотя нет, и это важно, но эта деталь не принципиальна. Гамалиил и Никодим обессмертили себя. Это точно – других имен мы не знаем, или почти не знаем, или знали, но забыли. Но сути это не меняет. Независимо от решения вопроса, перевернувшего мировую историю, все они жили в традициях, которые были незыблемы со времен Авраама…
Абраша прислушался к ровному дыханию Алены. Ему очень хотелось встать, пойти на кухню и выпить холодного пива – последнее время что-то жгло его внутри, он часто пил и прохладная жидкость приносила облегчение, но лишь на мгновение. Впрочем, и ради такого мгновения стоило жить и терпеть. «Встать – не встать?» Встать очень хотелось, но в таком случае Алена неминуемо проснется, они не заснут – это уж точно, а ей завтра весь день воевать со своими оболтусами. Надо терпеть. Христос терпел…
Он устроился поудобнее, миллиметр за миллиметром, бесшумно медленно и осторожно организовал свое тело в полусидячее положение, поправил подушку, приспустил одеяло – стало легче дышать, ненавязчивая боль отпустила, жжение уменьшилось.
Абраша довольно улыбнулся. Когда он улыбался, его лицо преображалось: угрюмость, напряженная внутренняя сосредоточенность исчезали, сменяясь очарованием хитроватой смущенности и беззащитной открытости. Алена особенно любила его в такие редкие моменты, но сейчас она спала, мерно посапывая, да и в комнате было темно, лишь серебристый отсвет лунного сияния, сместившись с пряди ее волос, застрял на медной дверце маленькой голландской печи.
Алена всхлипнула во сне и пробормотала: «Бис-сектриса-са-са…»