Абраша
Шрифт:
Пожарный на каланче, как зверь на цепи, раздражал Анну – всё вертится, службу несет, дурак. Она ещё раз прицелилась – не достать. Надо будет указ сделать, чтоб ту каланчу убрали. Внизу грязь месил уже другой полк – её любимый, в коем полковником она состояла с 35-го года, – Измайловский. И штандарт развевается – малинового бархата с золотыми пылающими гренадами по углам. В центре золотой вензель императрицы Анны Иоанновны, наложенный на синий андреевский крест. Знамя полка – радость сердца Императрицы. Офицеры – надежа ея величества – «из лифляндцев и курляндцев и прочих наций иноземцев и из русских, которые на определенных против гвардии рангами и жалованьем, себя содержать к чистоте полка могут без нужды и к обучению приложат свой труд» – так начертано ея рукой было при учреждении сего Лейб-Гвардии полка. Молодцы, как на подбор, но, всё равно, в грязи непролазной колупаются. Может, замостить площадь перед Дворцом?
Слова непотребные во дворе утихли – испугались. Это хорошо!
Собаки разбрехались не на шутку – надобно, чтоб Ушаков разведал, не случилось ли чего непотребного аль зловредного для Государыни.
Шуты расперделись презабавно: кто кого перепердит. Занятно! Как всегда, князюшка Волконский викторию справлять будет. Дать ему тысячу иль три? – С Другом Сердешным посоветуемся.
Девушке-Дворянке не забыть сарафан новый справить – обещано. Государыня никогда своих слов на ветер не бросает.
Что ещё?
Последний указ Императрица подписала, не читая, – сама его диктовала: «Вышеобъявленных жидов, по силе прежних указов, из Малой России выслать за границу» . – Крепко в сердечке Государыни дело капитан-поручика Возницына застряло. «Из тридцати двух дворов 292-х мужчин и 281-у женщину с детьми несчетными – всего то в Малой России было тогда! – живущими не своими домами и не имеющими никаких грунтов, заводов и других промыслов выселить по окончании войны с Турцией» .
Чай, не впервой.
4.
В
Но ничего этого не случилось. Просить родителей он не решался, потому что он не любил кого-либо просить, во-первых, во-вторых, родители и так слишком много для него делали хорошего – «надо и совесть знать», – говорил он сам себе, в-третьих… В-третьих, это было слишком несбыточное мечтание. Об этом было даже страшно подумать, не то, чтобы мечтать. Куда собака в их комнате, где было тесно им самим, а когда приезжал из Москвы дядя Сережа и ночевал у них, совсем не повернуться! Да и соседи бы не разрешили.
Лежа в кровати, он всё же разрешал себе предаться сладким фантазиям. Мама часто сидела рядом с ним, гладила его голову и что-то рассказывала. Николенька любил слушать ее, ощущать ее теплую сухую и мягкую ладонь на своем лбу, видеть чуть свисавшую прядь светлых волос, которая как бы прикрывала его – маленького и беззащитного от непонятного и не очень доброго мира взрослых и чужих людей. Потом мама каждый вечер целовала его, аккуратно поправляла одеяло, а летом – в жаркие вечера дома или на даче натягивала до подбородка белую невесомую крахмальную простыню, и Николенька сладко и спокойно засыпал. И думалось, вдруг когда-нибудь наступит такое счастливое время, когда он будет засыпать, а около его кровати будет лежать, свернувшись калачиком или вытянувшись во всю длину и, положив голову на лапы, изредка поглядывая исподлобья на него – всё ли в порядке , большая собака. Скорее всего, дворняга. Умная и добрая.
Странно, но последней мыслью Абраши была мысль о собаке. «Если всё же выкарабкаюсь, надо взять собаку. Будет нам вместо ребенка». Потом он увидел себя маленького, сидящего за большим квадратным обеденным столом, под выцветшим оранжевым абажуром с мамой и папой – они ели теплые, вкусно пахнущие, только что поджаренные орешки – арахис, папа улыбался и что-то говорил маме, на коленях у него пригрелась шоколадно-шелковая такса: мудрая, упрямая, преданная, печально смотрит исподлобья, медленно переводя взгляд с одного на другого, с одного на другого, словно пытаясь запомнить лица… Затем он глубоко с облегчением вздохнул и задремал, спокойно и удовлетворенно, как человек, хорошо выполнивший непростую работу. Больше он ничего не слышал, не видел, не чувствовал. Он не слышал, звучавших как заклинание, слов «скальпель», «зажим», «тампон», «пинцет». Он не видел, как хирург – Давыдыч – снял марлевую маску с лица и махнул рукой, непонятно кому и зачем. Он не чувствовал, как усталая женщина с морщинистым смуглым лицом, чем-то похожая на старую умную обезьянку – медсестра, а возможно, и врач – положила на его лоб теплую сухую ладонь, так постояла несколько секунд, а затем легким привычным движением прикрыла его веки и накинула на лицо прохладную открахмаленную простыню. У нее были длинные пальцы с сухой пергаментной кожей и пожелтевшими от никотина ногтями.
Месяцев через семь с лишним Алена родила мальчика.
И был это большой и крепкий мальчик.
И волосики его были светленькие, слипшиеся.
И весил он 3 килограмма и 800 граммов.
И назвали его в честь папы – Николай.
И отчество дали в папину честь.
Так и записали – Николай Абрамович. Только фамилию Алена дала свою – Холопко.
Ленинград 1970–1980-е гг.
Бостон 2007–2010 гг.
Конец
Приложение
№ 1
Уважаемый г-н редактор!
Отвечаю на Ваши вопросы.
(…) 1. Источники.
Кто мне сказал, что Земля круглая? – Наверное, мама, но я, конечно, не поверил. Впоследствии старшие пацаны подтвердили информацию.
Когда я впервые услышал – тоже от мамы, – «положи на место, это чужое»? Почему чужое, если лежит и, тем более, если хочется? Значительно позже прочитал то, что было высечено на скрижалях Завета: «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего» (Исх. 20, 17), – прочитал и восхитился мудростью древних: точный смысловой ряд – жена, раб, вол, осел…
Вот и сейчас, спросят у меня: а откуда ты всё это взял: ну, сюжет, положим, ясно – «выдумал из головы», как сказал бы Зощенко, а про Возницына, пыточную технологию, быт Двора Анны Иоанновны, про Афган, и всё остальное? – Кто знает! Мало ли что можно прочитать, увидеть, слышать за почти семь десятилетий непростой жизни.
Однако есть некоторые конкретные источники, которые не могу не отметить – с искренней благодарностью и порой преклонением.
Главный Источник:
Ветхозаветные тексты цитирую по: Библия, Книги Священного Писания Ветхого Завета, Канонические, Издание Совета Церквей ЕХБ, 1977.
Новозаветные: Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа, Перевод с греческого подлинника под ред. еп. Кассиана (Безобразова), Российское Библейское Об-во, 1997 .
Книга, которой у меня нет под руками, но которая живет во мне, которую когда-то читал и перечитывал и которая – в основе главы об ужасе и мерзости бессмысленной бойни в Афганистане, – «Цинковые мальчики» Светланы Алексиевич. Это не только книга, это – поступок. Что-то стерлось в памяти, многое наслоилось из того, что всплывало после начала 90-х, из того, что слышал своими ушами от бывших афганцев, но всё же главное – «Цинковые мальчики». Всё, что там написано, ушло в подкорку. После этой книги жить и мыслить по-старому оказалось нельзя. И писать об этом ужасе, невольно не обращаясь к «Мальчикам», невозможно.
Ещё одна книга – передо мной. Это «Мемуары» Эммы Герштейн (СПб., 1998) – той самой «женщины с чрезмерно характерным семитским обликом», мемуары которой, восхищаясь, запретил ГБшный полковник. И цитата об очередях в московских парикмахерских женщин, ожидающих прихода немцев (Э. Герштейн, цит. изд., с. 303), – оттуда, и идея сюжета «Валерьяныч – Красильников (палач и жертва)» – тоже оттуда (с. 271). Конечно, идея сюжета, произросшая в сюжет , видоизменилась, переросла своего «родителя» и даже опровергла его: мой Валерьяныч не циник (главка в книге Э. Герштейн называется «История одного циника»), но всё равно не могу с благодарностью не склонить голову перед автором этих Мемуаров.
Дело Александра Возницына и Бороха Лейбова привлекало к себе внимание давно. Это было, по словам великого философа Владимира Соловьева, «последнее религиозное сожжение в Европе» (скорее, одно из последних). Еще в 1910 году в альманахе «Пережитое» были опубликованы документы по этому уникальному делу. В 1936 году появился роман Леонтия Раковского «Изýмленный капитан» (изýмленный, то есть безумный). Не обсуждая этот роман, отмечу, что его последние главы – непосредственно следствие и казнь – в середине 30-х резонировали: как вспоминала вдова В. Блюхера, незадолго до ареста, прочитав роман Л. Раковского, маршал сказал: «Прочитай. Со мной то же будет» (Военно-исторический журнал. 1990. № 1. С. 80). Вскоре роман был повсеместно изъят и стал библиографической редкостью, мне он известен по интернет-изданию. Помимо романа «Изýмленный капитан» делу Возницына посвящены крупные и документально фундированные исследования, в первую очередь: С. Дудаков. «Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России» (М., 2000); а также: М. Бейзер, «Евреи Петербурга» (Иерусалим, 1990); В. Энгель. «Курс лекций по истории евреев в России» ; А. Черняк. «“Изýмленный” капитан Возницын и Борух Лейбов…» ; Ф. Кандель, «Очерки времен и событий из истории российских евреев» и др. Уже по окончании работы над «Абрашей» я познакомился с наиболее исчерпывающим и точным исследованием на эту тему Льва Бердникова: Л. Бердников. «Казнить смертью и сжечь…» (Новая Юность, 2010, № 2).
Имя А. Возницына встречается, естественно, и в монументальном труде Е. Анисимова «Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в ХVIII веке». (М., 1999), откуда черпались основные сведения по технологиям пыток, казней и прочим премудростям палаческого искусства. Перу этого же автора принадлежит другой, ставший уже классическим труд «Россия без Петра» (СПб., 1994), сослуживший хорошую службу для понимания особенностей личности Анны Иоанновны, принципов ее «государственного строительства», быта ее Двора.
Значительная часть материалов по кантонистам, в первую очередь, свидетельства самих рекрутов и чиновников военного ведомства черпались из работ: В. Никитин. «Многострадальные (Повесть бывшего кантониста)» (Отечественные записки. 1871); В. Каждая. «Кантонисты. “Архипелаг” для еврейских детей» (Новое время. 2004. № 43); Э. Шкурко. «Еврейские мальчики в солдатских шинелях, или “Жизнь за царя”» , А. Солженицын. «Двести лет вместе» (М., 2001/2002. Т. 1. Гл. 3); С. Резник. «Вместе или врозь» (М., 2003), а также отмеченная выше работа Э. Энгеля «Курс лекций по истории евреев в России» (тема № 6) и произведения А. Герцена «Былое и думы» и Н. Лескова «Владычный суд», упоминаемые в тексте.
Отмечу также, что все названные и не названные здесь работы служили не столько источником точного цитирования, сколько толчком, побудительным мотивом для фантазии автора.
Сноски в научных работах героини повести И. Владзиевской точно соответствуют действительности.
По поводу «эпиграфа». Возможно, Вы правы – не солидно. Я поначалу хотел дать Н. Бердяева: «Еврейский вопрос … это ось, вокруг которой вращается религиозная история… В основе антисемитизма лежит бездарность» (Н. Бердяев. «Христианство и антисемитизм». Париж, 1938.
2. Прототипы.
Главный герой повествования носит известную и достойную фамилию. Действительно, его дальний предок, академик Измаил Иванович Срезневский, был выдающимся ученым-филологом, этнографом и палеографом, составившим эпоху русской славистики. Николенька Срезневский приходится родственником великому слависту по линии сына последнего – Бориса Измайловича – известного метеоролога, состоявшего ординарным профессором в Юрьевском университете по кафедре физической географии и метеорологии. Упоминаемая Ольга Срезневская – дочь Измаила Ивановича, известный писатель, член-корреспондент Российской Академии наук, получила известность благодаря переводу классического произведения XV века «Путешествие Рюи Гонзалеса де Клавихо, испанского посланника, ко двору Тимура в Самарканде» («Жизнь и деяния великого Тамерлана») и комментариям к нему, а также работой над окончанием фундаментального труда своего отца «Словарь древнерусского языка».
Надеюсь, мой герой не посрамил фамилию своих замечательных предков.
Имя Ольги Срезневской упоминает рецензент диссертации моей героини Ирины Владзиевской – «Сигизмунд Натанович В.». С.Н. Валк – маститый русский, советский историк, архивист, библиограф, археограф, профессор Ленинградского университета, зав. сектором Института истории АН СССР. Все сведения о нем, упоминаемые в повествовании, соответствуют действительности (кроме того, что он не был рецензентом работ Ирины Владзиевской). За его уникальную эрудицию, его называли «ходячей энциклопедией по русской истории».
Научный руководитель моей героини также имеет свой прототип – это Семен Бенцианович Окунь (в книге – С. Б. Окунев), профессор Ленинградского университета, выдающийся специалист по истории России XVIII–XIX вв., движению декабристов, истории русского флота и освоению Тихоокеанского региона, автор трудов «Русско-Американская Компания», «Очерки истории СССР» в 2-х томах, «Декабрист М. С. Лунин», «Декабристы» и мн. др. Блистательный лектор, пользовавшийся редкостной популярностью, причем, не только среди историков-профессионалов.
«Писатель», о котором упоминает в своем донесении «Лесник» – естественно, Сергей Довлатов, который, помимо других сторон своей творческой деятельности, был литературным секретарем Веры Пановой (конец 60-х годов). Реплику В. Пановой об антисемитизме см.: С. Довлатов, «Соло на Ундервуде» (Собр. прозы в 3-х томах, СПб., 1995. Т. 3. С. 255).
(…)С уважением, А. Яблонский.
Бостон, ноябрь 2010
№ 2
Dear Mr. Publisher,
(«Дорогой г-н издатель», как принято здесь обращаться, никаких восклицательных знаков и «многоуважаемых»)
Предисловие я писать не буду. Извините. Может, мне еще весь сюжет пересказать своими словами? Что же касается истории создания…
История «Абраши» – отдельная история. Началась она давно – не поверите, в прошлом веке, в середине 70-х. Начало ее было ознаменовано событиями, как тогда казалось, мрачными – вызовом в Большой дом (Литейный, 4). Вызвали не меня, мою жену, которая, как назло, была в то время беременна, где-то на 9-м месяце. Так что дом, откуда видна Колыма, был первым домом в жизни моей дочки Маши, родившейся через пару недель. Пока их – маму и дочь – там держали, а держали весь день, не предложив даже стакан воды (но не били и не пытали, слава Богу; долго и мучительно выспрашивали сначала – часа четыре – непонятно про что, а затем – еще часа три – откуда в записной книжке арестованного Гелия Снегирева, замечательного и мужественного человека, арестованного, а затем загубленного всей этой сволочью в 1978 году, ее телефон, да еще рядом с фамильярно звучащим именем «Ирочка»), так вот, пока там ее держали, я, срочно отменив свои лекции, помчался домой на улицу имени «бешеной собаки» (определение Б. Сарнова) Бела Куна (мало нам своих упырей-чекистов, тут еще с Венгрии понаехали!) и стал сжигать всё, что нужно было сжигать. В квартирку, которую мы снимали, потом было не войти несколько дней: в воздухе плавали пепельные останки произведений А. Солженицына, А. Сахарова, А. Амальрика, А. Авторханова, А. Марченко… и мои. Нет, это была не крамола. До яростной ненависти к системе я тогда еще не дозрел, свои раздумья на бумаге не фиксировал по причине врожденной трусости. Но мысли по русской истории, истории христианства и иудейства – то есть то, что через десятилетия в совершенно другом виде и под другим ракурсом нашло свое отражение в «Абраше», – естественно, сжег. Жаль. Потом многое было не вспомнить, пришлось думать снова. Но иначе было нельзя. В то время жрецы Министерства любви, сегодня вскарабкавшиеся на вершину вертикали и усердно осеняющие себя крестным знамением перед камерами ТВ, сажали только за хранение Библии. Однако что-то «из раннего – сожженного» отложилось и стало фундаментом для Абраши.
Потом много чего было. Но закончилось всё благополучно – уже в XXI веке. И вспомнив тех – безымянных и неистребимых, перебравшихся с Литейного в другие палаты, – не могу не сказать об иных. Ибо не всё в нашей жизни так плохо.
У колыбели повзрослевшего и оформившегося Абраши стояли два человека. Имена этих «крестных» (хотя по возрасту они годятся мне в дочки – сыновья) спаялись в неразъемную пару, как имена Баха – Генделя, Ленина – Сталина, Синявского – Даниэля, Каменева – Зиновьева, Замятина – Пильняка, «Примкнувшего – Шепилова» (общее в этих парах то, что это – пары, всё остальное – извините!). «Ирина Муравьева – Евгений Кольчужкин» – без них Абраша не увидел бы свет.
Моя первая (и, честно, лучшая книга – «Сны» – лучшая, потому, что первая, потому, что обо мне – любимом, о моих родителях, о моей большой семье, о моих женах, друзьях и учителях, об алкоголе и закусоне, об искусстве, которым я живу, о моей стране, частицей которой я себя ощущаю, которую люблю и которую покинул – «сделал ноги», о моей вере и безвериях, убеждениях и сомнениях, о грехах и раскаяниях, об эпохе и атмосфере моей молодости и моей зрелости), – рукопись этой книги случайно попалась на глаза замечательному писателю и чудному человеку И. Муравьевой, которая, сделав массу замечаний, настояла – «публикуй». Легко сказать. Но помимо указующего перста «Вперед к победе…» она еще и сообщила подробный маршрут: «Есть в Москве Евгений Кольчужкин» и далее, как в сказке – и Издатель милостью Божьей, и вкус изысканный, и человек порядочнейший (разве такое сочетание возможно? – родились сомнения) + поэт превосходный, и, вообще, если он заинтересуется и одобрит, ты – везунчик. Заинтересовался, одобрил (не без существенных переработок), издал! Но мало того, продолжал заинтересованно следить за развитием юного дарования пенсионного возраста.
Абраша проделал тот же путь. Сначала – к И. Муравьевой. Будучи человеком чрезвычайно доброжелательным, она нашла несколько одобрительно-ободрительных слов, но, будучи в то же время писателем, вылила на разомлевшего дебютанта такой ушат ледяной воды, который, конечно, таланта и мастерства не прибавил, но помог избавиться от вопиющих несуразностей и неудобоваримостей. «Покажи Кольчужкину», – ознакомившись через пару лет с окончательным вариантом, снизошла она. Показал. Книга перед Вами. Такой бескорыстной помощи во всем – моральная поддержка, редактирование, корректура, макет, – со стороны загруженного собственной издательской работой человека не ожидал. Оказывается, еще бывает. Если бы не дуэт «М.—К.», «Абраша» не увидел бы свет, но если бы не «Абраша», я бы остался в неведении, что есть еще на свете люди (Вы, кажется, в их числе).
Ещё один человек ассистировал при родах. Часто думаю, сколько людей обделил Господь элементарными способностями и умениями в технической области, не говоря уже о компьютерном деле, сколько современников не пустил далее ручного арифмометра, сколько десятков, сотен homo sapiens при словах «файл» или «браузер» испуганно вздрагивают и – подобно мне – интуитивно прикрывают руками причинные места. Обделил, чтобы отдать эти таланты, знания, умения одному человеку – Сергею Матерновскому, бывшему москвичу, а ныне моему бостонскому земляку и другу. Эта фантастическая компьютерная компетентность умножается на неизменную потребность помочь ближнему. Результат – налицо. Если бы не он, то и по сей день Ваш покорный слуга с остервенением тыкал бы в клавиши киборда деревенеющими пальцами, безумно метался курсором по экрану (слова какие-то нерусские!), кликая все иконки подряд, калеча и уничтожая текст, Неотложка постоянно дежурила бы у его дома и врач-психиатр постепенно становился другом семьи. Однако я жив. И книга, опять-таки, перед Вами.
Далее надо бы отблагодарить сотню людей (как на «Оскаре»), но я экономлю Вашу бумагу.
С искренним уважением.А. Яблонский.
Бостон. Декабрь 2010 г.
№ 3
Дорогой друг, душа моя Тряпичкин,
какие со мной чудеса. Во-первых словах, Новый год подкрался (с чем и поздравляю), уже 2011-й – думал, когда начинал думать, не доживу. Во-вторых, моя жена перед Новым годом надумала чистить (как всегда!) мой рабочий стол (как я это ненавижу!) и пыталась выбросить скомканные листы. Я сие безобразие пресек. Среди этого мусора был один клочок. Не знаю, прочитала она его или нет. Но – Вам всё равно: еще полстранички погоды не делают, – мне же жить еще.
Если серьезно, то серьезно. Ибо это – правда. Сначала полагал – не клеится к моему рассказу об Абраше. Но, с другой стороны, как же Абраша без этого. Итак, прошу опубликовать злосчастный клочок:
«Заканчиваю, с чего когда-то начал. А начал я с жены, которой посвятил эту книгу. И склоняю я голову с благодарностью за помощь, поддержку и терпенье. Последнее – терпение – главное, ибо мучения ежедневного существования с автором этих строк сопоставимы, пожалуй, только с мучениями клиентов Первого Великого Инквизитора Испании Томмасо де Торквемады и Начальника Тайной Розыскной Канцелярии, Полковника лейб-гвардии Семеновского полка, генерал-адъютанта, сенатора Андрея Ивановича Ушакова».
А.Я.
Бостон. 31 декабря 2010 г.