Абсурдистан
Шрифт:
— Тихо, вы, гортанный народ сево! — закричал хозяин, и его тщедушное тело дернулось, словно через него пропустили электрический ток или же заклеймили, как скот. — Сегодня вечером среди нас великий человек! Сейчас мы пьем за сына Бориса Вайнберга, за милого молодого Мишу, который прежде жил в Санкт-Петербурге, а скоро будет в Брюсселе — и всегда в Иерусалиме. Ну, все знают, что у Вайнбергов долгая и мирная история в нашей стране. Они наши братья, и кем бы ни был их враг, он также и наш враг. Миша, послушайте меня и вникните в мои слова! Когда вы здесь, среди сево, моя мать будет вашей матерью, моя жена — вашей сестрой, мой племянник — вашим дядей, моя дочь — вашей женой,и в моем колодце всегда найдется
— Верно! Верно! — подхватили собравшиеся и подняли свои роги, а я — свой.
Терпкая жидкость потекла у меня по подбородку. Я смотрел влажными глазами в пьяном недоумении на маленького человечка, из чьего семени произошла моя Нана. Сейчас этот человек глядел мне прямо в глаза, глядел как на свою собственность — именно так я смотрю на сосиску за завтраком. Когда он сделал бесплодную попытку обнять меня всего, мальчишеское тельце мистера Нанабрагова снова дернулось, и он чуть не выпрыгнул из своей наполовину расстегнутой льняной рубашки. Он как-то безапелляционно фыркнул и вытер нос запястьем. И снова дернулся, демонстрируя загорелую грудь, поросшую густыми седыми волосами, но гладкую и твердую. Затем он навалился на меня и поцеловал в обе щеки. Я чувствовал, как он дергается и вибрирует, прислонившись ко мне, — это напомнило мне электробритву, которой я бреюсь каждое утро.
— Мистер Нанабрагов, — обратился я к нему, наслаждаясь свежим теплом отца почти так же, как теплом его дочери. — Ваша Нана сделала меня здесь таким счастливым! Я почти что хочу, чтобы эта война никогда не кончалась.
— Я тоже, дорогой мальчик, — ответил мистер Нанабрагов. — Я тоже. — Он отпустил меня, затем повернулся к дочери. — Наночка, — сказал он, — пойди-ка помоги женщинам с барашками, мое сокровище. Скажи своей маме, что, если она пережарит кебабы, я скормлю ее волкам. И нам нужны еще лепешки, дорогая. Твой новый кавалер любит поесть, судя по его виду. Разве же мы посмеем оставить его голодным?
— Я хочу остаться, папа, — возразила Нана. Подбоченившись, она бросила на отца сердитый взгляд упрямого подростка. Она была так не похожа на своего отца: он — крошечная нервная снежинка, она — большой широкий сосуд, полный надеждой и похотью. Только их красные полные губы были похожи.
— Обед только для мужчин, мой ангел, — сказал папа Нанабрагов, и тут я заметил, что двор заполнен представителями сильного пола, не вызывающего вдохновения. — Ступай веселиться с подружками на кухне. Какого славного барашка вы приготовите! Только не пережарьте его. Ты же хочешь, чтобы твой кавалер оставался счастливым? Какой он чудесный парень.
— Это так старомодно, — ответила ему Нана по-английски. — Это так… ну, не знаю… такое средневековье!
— Что такое, мое солнышко? — переспросил отец. — Ты же знаешь, я не силен в английском. Даже мой русский слабоват. А теперь ступай. Лети. Подожди-ка… Поцелуй меня, прежде чем покинешь нас.
Мне никогда еще не доводилось видеть, как моя Нана подавляет гнев, поскольку она никогда на меня не злилась. Она тяжело дышала, и мне показалось, что она сейчас расплачется. Но вместо этого она подошла к отцу, обняла его и послушно поцеловала шесть раз — по разу в каждую щеку, по разу в каждый висок и дважды в мясистый нос, загнутый вниз, как запятая. Он пощекотал ее. Она рассмеялась. Он как-то странно дернулся и шлепнул Нану по попке.
— Знаете, сэр, — обратился я к нему, — было бы приятно, если бы Нана со своими подружками сидела за столом. Женщины такие хорошенькие.
— При всем своем уважении я не согласен, — возразил мистер Нанабрагов. — Всему свое время — и красоте, и серьезности. Давайте-ка есть!
Глава 28
МЕРТВЫЕ ДЕМОКРАТЫ
На моих сотрапезников нашло вдохновение. Они ели пылко и вдохновенно. Ели руками. Я занял большую часть стола, и они тянулись через меня, чуть ли не касаясь моего носа или подбородка, чтобы схватить кусок хачапури
— Мы, сево, понимаем проблемы вашей страны, — сказал он, ошибочно принимая Израиль за мою родину. — Мы тоже жертвы нашей географии. Вы только взгляните на наших соседей! На юге — персы, с другой стороны — турки, дальше, на север, — русские. Да еще мы делим нашу страну с этими свани, похожими на обезьян. У нас такие проблемы! Только представьте себе, Миша, что бы случилось, если бы, вместо того чтобы оккупировать землю палестинцев и подчинить их, израильтяне оказались бы под ярмом мусульман. Я бы сравнил оба наши народа с красивой белой кобылой, которую оседлал вшивый черный негодяй, вонзающий шпоры в наши нежные бока. С тех самых пор, как святой Сево Освободитель нашел кусок Истинной перекладины с Христова креста, зарытого в нашей земле тем вороватым армянином, — я уверен, что Нана рассказала вам эту историю, — мы были нацией, отделенной от наших соседей, нацией образованной и процветающей, но проклятой из-за нашей малочисленности и из-за хлыста наших господ свани. — Он сделал вид, что поднимает хлыст над головой, и издал свистящий звук. — Израиль должен нас поддержать, как вы думаете, Миша? Скажите Израилю, что мы должны быть заодно. Скажите им, что обе наши страны — последняя надежда для западной демократии. Если бы Борис Вайнберг был жив сегодня, ваш отец, благословенна будь его память, он первым бы побежал в израильское посольство и попросил для нас помощи. И я знаю, что выражу чувства всех сидящих за этим столом, если скажу, что каждый из нас также умер бы за Израиль.
— За Израиль! — подхватили этот тост все собравшиеся.
— За дружбу евреев и сево!
— Смерть нашим врагам!
— Хорошо сказано!
— Иисус был евреем, — рискнул высказаться Буби, брат Наны, — самый младший за столом.
— Конечно был, — согласился его отец, беря юношу за жирный подбородок одной рукой и ероша его темную гриву другой. Они были похожи — Буби тоже был маленьким, смахивавшим на девушку красавчиком. В отличие от отца он не дергался. На нем была хлопчатобумажная футболка — такая, как у латиноамериканского гитариста Карлоса Сантаны. — Да, Иисус был евреем, — подтвердил отец, кивая с умным видом.
— Увы, если вы прочтете Кастанеду, то увидите, что он не был евреем, — заявил кто-то.
— Тише, Володя! — закричал другой.
— Не обижайте евреев! — вмешался еще один гость.
Я моментально положил столовую ложку, которой ел зернистую черную икру и взглянул на этого Володю. Он был единственным русским за этим столом. Это был мужчина с красным лицом и печальными ясными глазами. Позже я узнал, что Володя прежде служил в КГБ. Теперь он работал на ГКВПД: был консультантом службы безопасности. Я решил, что лучше его игнорировать.
— Я не интересуюсь этим человеком, — высокомерно произнес я, постукивая по бараньему рогу ложкой, которой ел икру.
Но Володя не прекращал тихим голосом выступать против евреев. Когда за столом произносили тост за мудрость и финансовый талант евреев, он заявлял что-нибудь вроде:
— Мой добрый друг — австрийский националист Йорг Хайдер.
Или:
— Так вышло, что некоторые из моих лучших друзей — неонацисты. Хорошие ребята, они работают руками.
Или более тонко: